— Разве вам никогда не приходило в голову, что сэр Грэнитц был иным человеком, чем вы привыкли о нем думать? Более чувствительным и тонким? За долгие годы службы престолу он просто научился мастерски скрывать эти свои качества. И поверьте мне, он бывал столь неустрашим и отважен на поле боя, в частности, потому, что все время пребывал в состоянии войны с самим собой, если так можно выразиться… Его угнетала эта вечная необходимость представляться другим людям не таким, каким он на самом деле являлся. Эта внутренняя борьба все больше подтачивала его силы, ему все тяжелее становилось скрывать от окружающих истинный настрой своей души… И потому-то недавнее прискорбное происшествие в Пелле, немилость его величества, раскаяние в содеянном… совсем его подкосили. У него просто не осталось сил для дальнейшей борьбы.
Я смолк, сделав небольшую передышку. У меня от напряжения в глотке пересохло. Но долго молчать было нельзя: кто-то из рыцарей уже открыл было рот, собираясь что-то сказать, и я понесся дальше:
— Стоило мне войти, как сэр Гранит, то есть, виноват, сэр Грэнитц запер дверь и задвинул ее на засов, чтобы никто больше сюда не проник. И рассказал мне все. Ему было стыдно глядеть в глаза вашему величеству, а также и вам, милорды, после того как он, можно сказать, разорил казну и недостойным рыцаря поступком — истреблением мирных жителей Пелла — запятнал свою честь. Сэр Гранит был убежден, что после всего этого единственным выходом для него будет смерть. А именно самоубийство. Он был так тверд в своем решении, что даже мольбы и слезы леди Розали его не тронули. Ну а я, разумеется, постарался помешать ему осуществить это ужасное намерение. Я говорил, что доблестной службой в течение последующих долгих лет он загладит эту свою единственную вину перед короной, что жителей Пелла уже не вернешь и убиваться по ним — все равно что рыдать о пролитом молоке. И леди меня поддержала. Но сэр Гранит, виноват, сэр Грэнитц в ответ только головой качал. — Я заставил свой голос дрогнуть якобы от сдерживаемых рыданий. — Но мне удалось, хотя я и слабосильный калека, предотвратить первую из его попыток вонзить свой могучий меч этими вот могучими руками в эту вот могучую грудь!
Король округлил глаза. Остальные словно по команде всплеснули руками. Они купились, клянусь! Честное слово, я купил их всех! Но мне нельзя было останавливаться на достигнутом. Стоит только этим остолопам заподозрить, что я попросту насмехаюсь над ними, упиваясь своим враньем, и от меня только мокрое место останется. По сути, я играл с огнем. И мне просто необходимо было довести игру до конца. Я скорчил жалобную мину и всхлипнул:
— Я с ним боролся, милорды. Как бы смешно это для вас ни звучало, учитывая, кто я такой, а кто… кем был сэр Грэнитц. Но отчаяние придало мне сил. Поэтому наша борьба была довольно долгой. Но под конец я совсем ослабел. Простите меня, сэр Умбреж, — смиренно обратился я к моему «учителю», — вы ведь мне строго-настрого приказали (чего он, разумеется, никогда не делал: смотри выше) во всем повиноваться приказам любого из рыцарей, невзирая на обстоятельства. Но в данном случае я этим правилом пренебрег. Мне так хотелось спасти от гибели одного из отважнейших рыцарей нашего короля! Я пытался вести себя как герой, милорды. Чтобы уподобиться вам. — Все милорды как один снова одобрительно закивали. Мне стало трудно дышать. Я и вправду выложился до конца, неся всю эту чушь. — А после… после того, как я в очередной раз помешал сэру Грэнитцу осуществить его замысел…
Но тут слово взяла Розали.
— О, что это было за зрелище, милорды! — вскричала она, шмыгнув носом.
У меня потемнело в глазах. Стоило одному только неверному слову слететь с этих прелестных губ, и мы оба погибли бы безвозвратно. Но Розали на сей раз оказалась на высоте. Я даже не ожидал от нее такого.
— Ведь сила и боевые навыки моего супруга — это нечто из ряда вон выходящее. Но этот юноша… этот скромный оруженосец сражался против него как лев! Он почти ни в чем не уступал милорду Грэнитцу, он был так близок к тому, чтобы его спасти… — Тут она вытерла слезы, катившиеся по щекам. — Но в конце концов мой благородный супруг одолел его и… и осуществил свой ужасный замысел. Супруг мой бросился на свой страшный острый меч, который пронзил его грудь, как все вы видите. Последнее, что мы с сэром оруженосцем услыхали, было: «Во имя чести!» Он это произнес, когда клинок уже пробил его бесстрашное сердце.
Это звучало чертовски трогательно и поэтично. Представляете, даже Юстус зашмыгал носом! Я мысленно ей аплодировал.