— Давай лезь первым.
— Нет уж, после тебя! — возразил я.
Он пожал плечами и через мгновение скрылся в проеме. Только я его и видел. Я бросился следом за ним.
Потайной ход сначала был таким узким, что я принужден был отталкиваться от земли здоровой ногой, с трудом продвигая туловище вперед, но потом он внезапно расширился. В просторном коридоре меня поджидал Одклей. В руке он держал фонарь. Когда я приблизился к нему, шут осветил участок пола, на котором лежал… мой посох. А рядом находились и еще кое-какие мои вещи. Я просто глазам своим не верил: тут был в числе прочего и пояс с драгоценностями и деньгами, которые я получил от Астел. Шут вряд ли догадался пошарить внутри, в карманах…
— Забирай свои сокровища, — велел он мне. — Нам надо торопиться.
— Куда?..
— Не мешкай. Думаешь, мне дешево обошлась «забывчивость» стражников, которые «запамятовали», что я пришел тебя навестить? Полагаю, нам лучше не искушать судьбу, ведя себя так, будто нам принадлежит все время на свете.
Я счел его доводы вполне убедительными и, подхватив с пола свои пожитки, устремился вслед за ним к выходу из туннеля. Шут брел по подземелью молча. Я тоже не говорил ни слова. О чем нам было беседовать? Все самое важное мы успели уже сказать друг другу.
Туннель вдруг уперся в толстую стену, и я решил было, что Одклей вздумал меня разыграть, подразнить возможностью выбраться на свободу, я готов был счесть эту прогулку по подземелью одной из его мерзких шуток, но он приподнялся на цыпочки и снова надавил ладонью на один из камней в кладке. Стена бесшумно скользнула в сторону, и в ноздри мне ударил свежий ночной воздух. Я вышел наружу, под небо, усеянное звездами. До чего же тихо было вокруг!
— Мне, право, жаль, что твоей матери больше нет на свете, — с сочувствием проговорил он. — Ты… заинтересовался шрамами на щеке у Меандра. Думаешь, это он ее?..
— Не знаю, — вздохнул я. — И возможно, мне так и не доведется найти ее убийцу, поквитаться с ним. В последнее время мне все чаще кажется, что знать о чем-то бывает даже тяжелей, чем оставаться в неведении.
Одклей остановился в проеме и, похоже, выходить наружу не собирался. У ног его я заметил какой-то сверток. Он наклонился, поднял его и протянул мне:
— На случай, если окажется, что это был он… ну, или любой другой мерзавец, которому ты решишь отомстить… Я хочу быть уверен, что ты попытаешься его одолеть не голыми руками. И не безоружным выйдешь на свободу, в широкий мир. Смекалки и посоха тебе будет маловато для того, чтобы в нем уцелеть.
— Но пока что мне это неплохо удавалось.
— Тебе просто везло. Но лучше не рассчитывать на одну лишь удачу. Держи.
Ткань, в которую было завернуто нечто продолговатое, оказалась очень плотной и прочной. Я развернул сверток. Внутри оказался меч. Я стал внимательно разглядывать его. В лунном свете блеснула сталь клинка. Рукоятка была очень удобной, как раз по моей ладони, а на конце ее красовалась металлическая голова какой-то птицы с клювом, раскрытым в торжествующем крике. Возможно, феникса…
— Это полуторный меч, — пояснил Одклей. — Им можно орудовать, удерживая рукоятку одной или двумя руками, как удобней. Будет зависеть от того, держишь ли ты в правой руке посох или они у тебя обе свободны. Этот меч как раз тебе под стать.
— Почему?
— Потому что его еще называют «бастардом».
— До чего ж остроумно, — хмыкнул я. И внимательно взглянул на ткань, которую по-прежнему держал в руке. Расправил ее, повесив меч в ножнах на пояс. На прямоугольном куске полотна было какое-то изображение.
Я его как следует разглядел в лунном свете. И прямо-таки опешил: это оказался мой портрет. Мой собственный! Только выглядел я значительно старше своих лет, в волосах проглядывала седина. И еще, у меня отсутствовало одно ухо. Я опирался на рукоятку того самого меча, который только что получил от шута, сидя на… троне!
— Что это еще за чертовщина такая?
— Это ясновидящий выткал картинку.
— Ясновидящий и гобелен смастерил, который висит в зале Справедливости. Но то, что он там изобразил, не сбылось.
— По-твоему, нет?
— Нет. Герой, который должен был явиться народу Истерии, умер. Погиб. И вместо него на фениксе оказался я.
— Люди не всегда дают верное толкование изображениям на гобеленах. А ты себя недооцениваешь, в твоей душе на самом деле куда больше героического, чем ты готов признать. Скажи-ка, тебе не приходило в голову, что на протяжении всей своей жизни ты действовал верно, совершал доблестные поступки, но при этом пытался убедить себя, что делаешь все это из одного лишь эгоизма, преследуя корыстные интересы?