– А ну прекратите!
Но они не расслышали этого окрика, поскольку сами орали и вопили что было мочи, подзадоривая друг друга. Для меня же их голоса слились в один невнятный монотонный гул, и слова незнакомца на этом фоне прозвучали отчётливо и ясно.
Тут чья-то сильная рука принялась расшвыривать мальчишек в стороны, отрывая их от меня по одному и по двое. Я оказался свободен от истязателей, прежде чем успел понять, что происходит. Я плакал от боли и унижения, что греха таить, но слёзы вряд ли были заметны для постороннего глаза на моей физиономии, запачканной грязью и залитой кровью. Тем не менее я заслонился ладонью и не отнимал её от лица, пока незнакомец не спросил:
– Порядок?
Голос его звучал мягко и участливо. Я поднял голову.
Передо мной стоял высокий красивый мальчик с густыми каштановыми волосами, расчёсанными на косой пробор. Длинный чуб закрывал половину его гладкого лба. На вид мальчику можно было дать лет десять. Он приветливо кивнул мне и, криво усмехнувшись, повторил:
– Порядок?
В своих тёмно-коричневых панталонах и зелёной куртке, с множеством нитяных и кожаных браслетов на руках он походил на гигантский осенний лист. Почему-то именно такое сравнение пришло мне тогда в голову при виде моего избавителя. Он же, продолжая улыбаться, спросил меня в третий раз:
– Порядок?
Вопрос был, что и говорить, идиотский, учитывая, в каком плачевном положении я находился, но я был так благодарен этому незнакомому мальчику, что произнёс то, чего он столь явно от меня ожидал:
– Ага. – И сплюнул, поскольку меня начало подташнивать от солёного вкуса крови, заполнившей рот. Освободив рот от крови, я вместе с ней выплюнул на землю также и один из своих зубов. Чего-то подобного и следовало ожидать, но меня это ужасно огорчило.
Однако Скрит полагал, что не вполне ещё рассчитался со мной за нанесённую ему обиду. Он жаждал продолжения битвы, в которой сила столь явно была на его стороне. Дрожа от злости, он ткнул пальцем в сторону пришедшего и визгливо крикнул:
– Иди куда шёл, Тэсит! Не суйся не в своё дело!
– Теперь это моё дело, – возразил Тэсит с невозмутимостью, которая сделала бы честь любому взрослому. – Ты, я вижу, нашёл себе новую забаву, Скрит? Тебе нечем больше заняться, как избивать малыша-калеку? – Слово «малыш» прозвучало в его устах так, как будто ему самому было не десять лет, а по крайней мере в два раза больше.
У Скрита на том месте, где я его ударил – над самым ухом, – успела уже надуться здоровенная шишка. Он в замешательстве потёр её пятернёй и пробормотал:
– Но... Но он ведь...
– Да уймись ты наконец, – презрительно бросил ему Тэсит. – А если кулаки чешутся, что ж, можешь сразиться со мной.
– Но послушай, Тэсит... – промямлил Скрит. Дело принимало скверный для него оборот. Тэсит, не слушая его возражений, встал в боевую стойку, согнул руки в локтях и сжал кулаки. Скриту оставалось лишь принять или отклонить вызов.
Он сдвинул брови, всем своим видом давая понять, что обдумывает решение, которое на самом деле наверняка принял в первую же секунду, стоило только Тэситу предложить поединок. Скрит был трусом, и я не сомневался, что он отчаянно боится Тэсита. Но не мог же он открыто в этом сознаться! Однако этот жирный увалень оказался хитрей, чем я полагал. После затянувшейся паузы он, сопя, состроил презрительную гримасу и изрёк:
– Ежели тебе не противно водиться с этим колченогим шлюхиным сыном, дело твоё. Но мне, коли так, руки об тебя марать неохота.
Браво, подумал я. Не стань я лично свидетелем того, как этот неуклюжий тупица нашёл столь элегантный выход из трудного положения, я нипочём бы не поверил, что он на такое способен. Браво, Скрит! Конечно, окажись Тэсит настойчивей, и Скриту пришлось бы принять бой, но мой избавитель счёл за лучшее не доводить дело до новой драки. Он просто стоял, не меняя своей боевой позы, пока Скрит и его прихвостни не убрались восвояси. Только тогда Тэсит обернулся ко мне и дружелюбно спросил:
– Идти сможешь?
– Попробую, – кивнул я, подавляя вздох.
Он ухватил меня за шиворот и поставил на ноги. Меня изумила лёгкость, с какой он это сделал, – словно я весил не больше пушинки. Стройный, худощавый мальчик оказался настоящим силачом! Кто бы мог подумать!
– Я Тэсит.
– Знаю. – Мне пришлось опереться на его плечо, чтобы не упасть. – А я Невпопад.
– Чем же это ты так разозлил старину Скрита, По? – с прежней весёлой участливостью спросил Тэсит.
Он первый попытался соорудить какое-никакое уменьшительное из моего неуклюжего имени, и в этом было столько задушевности и искренней приязни! На сердце у меня от этого невзначай обронённого им короткого словца стало тепло и радостно, как никогда прежде.
– Да я и сам этого в толк не возьму. Он сказал, что моя мать – шлюха.
– Ну, тогда понятно. – Тэсит сочувственно качнул головой. – Ты не мог этого так оставить.
Я вздохнул, шмыгнув носом:
– Нет, всё было как раз наоборот. Моя мать ведь и правда шлюха. Но когда я ему сказал, что его мамаша нисколько не лучше моей, он жутко обозлился. Выходит, быть шлюхой – скверно, да?
– Это смотря на чей вкус, – помолчав, ответил Тэсит и задумчиво потёр подбородок. – Коли спросить об этом того, кому как раз потребовалась шлюха, то он, пожалуй, ответит, что быть ею – очень даже здорово. Ну а все прочие... – Он пожал плечами, словно давая понять, хотя и без особой уверенности, что мнение этих «прочих» можно не принимать в расчёт, и поспешил сменить тему: – А ты, кстати, где живёшь?
– У Строкера.
– Ну так пошли. Я помогу тебе туда добраться. – Он с любопытством воззрился на мою уродливую ногу.
– Где это тебя так?
– Нигде. Это у меня с рождения.
– Ясно.
Мы побрели к трактиру, а когда вошли в зал, Маделайн при виде меня испустила крик ужаса. Она сперва решила было, что это Тэсит меня так отделал, и едва на него не набросилась, но я ей рассказал, торопливо и сбивчиво, что в действительности со мной произошло, и тогда она взглянула на него с благодарностью. Не обошлось и без вранья: когда Маделайн меня спросила, из-за чего случилась драка, я сказал, что мальчишки обидно смеялись над моей хромотой. Я был достаточно догадлив, чтобы сообразить, что правда её очень больно заденет. Мимоходом взглянув на Тэсита, я понял по выражению его лица, что он полностью меня одобряет и нипочём не выдаст.
Строкер, который как раз наливал кому-то из посетителей мёд, стоя за прилавком, равнодушно буркнул:
– Что ж, привыкай не огрызаться, коли тебя кто и поддразнит. Так уж вам, калекам, суждено от Бога. – Тут взгляд его остановился на кружке, к которой посетитель уже протягивал руку. – А у лудильщика был? – гаркнул он, вспомнив, из-за чего, собственно, я очутился на дороге и угодил в переплёт. – Кружку мою принёс?! Ах, чтоб тебе провалиться!
Я и слова не успел вымолвить в своё оправдание, как Тэсит, шагнув вперёд, с поклоном произнёс:
– Позвольте мне это для вас сделать, сэр.
Строкер что-то неразборчиво буркнул ему в ответ, и Тэсит поспешно выскользнул за дверь.
Маделайн, которая тем временем принялась хлопотать надо мной – обмывать мне лицо тряпкой, смоченной в воде с уксусом, и перевязывать раны, – проводила его взглядом и восхищённо вздохнула:
– Что за славный паренёк! Тебе здорово повезло, Невпопад, что именно он оказался рядом, когда эти негодяи на тебя напали.
– Знаю, ма.
– Насмехаться над малышом, которому и без того несладко живётся! Дети бывают так жестоки, сынок!
– Знаю, ма.
– Но ты... Забудь о них, дружок, как если б их и на свете не было. – Голос Маделайн звучал уверенно и твёрдо. – Они тебе не ровня. Ты... Ты избранник судьбы, Невпопад. Тебе суждено свершить великие дела. Да, великие!
– Знаю, ма.
На душе у меня было скверно. Я теперь смотрел на Маделайн совсем иначе, чем прежде, я прозрел благодаря мерзкому Скриту, и это повергло меня в тоску и смятение. Из всего сказанного мальчишками, даже из уклончивых ответов Тэсита на мои прямые вопросы следовал неутешительный вывод – моя мать, в отличие от большинства других женщин, с точки зрения окружающих является особой, заслуживающей презрения. Потому как ведёт себя недостойно. В течение нескольких ближайших дней я пристально наблюдал за тем, как с ней обходятся те, кто нас окружал, – Строкер, посетители, другие служанки, и то и дело убеждался в справедливости своих умозаключений. Её все презирали. Меня душила ярость, объектом которой стали, как это ни странно, не те, кто выказывал ей неуважение, а она, дававшая им для этого повод.