Тэсит при упоминании о пожаре мрачно кивнул. И когда я сказал о толпе народу, он и эти мои слова подтвердил кивком.
– Это мой лес, – сердито произнёс он. – И если чужие в него проникли, я должен узнать, что им здесь понадобилось. Я не потерплю, чтобы какие-то пьяные негодяи здесь околачивались и жгли костры. Так ведь и без леса остаться недолго. Мои деревья, будь они хоть сто раз заколдованными, загорятся не хуже любых других.
С этим трудно было не согласиться. Тэсит быстро зашагал в ту сторону, откуда тянуло дымом. Я сунул деньги в карман куртки, прежде торопливо их пересчитав, и поспешил за ним следом. Ему было присуще удивительное умение передвигаться сквозь чащу совершенно бесшумно. Он раздвигал руками ветви, огибал толстые стволы, перепрыгивал через пни, перебрасывал своё стройное тело с пригорка на пригорок – и всё это с ловкостью и грацией, которой позавидовали бы даже пресловутые лесные призраки, и к тому же без единого звука. Но ещё больше меня изумляло то, что он каким-то непостижимым образом ухитрялся не оставлять за собой следов: примятая его ступнями трава тотчас же выпрямлялась, а отпечатки подошв его башмаков и вовсе не появлялись ни на сырой глине, ни на влажном песке. Со стороны могло показаться, что он не бежит по земле, а летит над ней, не касаясь её поверхности ногами, но я-то, пристально следя за каждым его шагом, точно знал, что это не так! Вот каков он был, этот Тэсит. Меня многое в нём озадачивало и даже невольно страшило. Его необыкновенно глубокое знание леса, умение безошибочно ориентироваться в нём, слиться с ним, стать его неотъемлемой частью, без труда проникнуть во все его самые сокровенные тайны я поначалу приписывал только колдовству и ничему другому. Иного объяснения всему этому дать было невозможно. Но Тэсит меня заверил, что совершенно незнаком с искусством колдунов-плетельщиков, и мне со временем пришлось ему поверить. Я и впрямь ни разу не видел, чтобы он совершал какие-либо обряды, и не слыхал из его уст ничего похожего на заклинания. О том, как и с кем он жил до нашей с ним встречи, я знал очень мало. Тэсит неохотно говорил о своём раннем детстве. Лишь однажды, когда я стал проявлять уж очень назойливое любопытство, он меня спросил:
– Ну что ж, ты, поди, слыхал истории о младенцах, оставленных в лесу и выращенных волками?
– Ух ты! Так ты хочешь сказать, что тебя волки воспитали? – Я недоверчиво сощурился.
– Нет. – Тэсит помедлил, чтобы немного меня поддразнить, и, когда моё нетерпение достигло предела, с загадочной и лукавой улыбкой произнёс: – Единороги.
Я расхохотался.
– Ага, так я тебе и поверил! Сказал бы уж – лесные духи.
Тэсит нисколько не обиделся. Только плечами пожал и сказал, ясно давая понять, что больше обсуждать данный вопрос не намерен:
– Верить или нет – твоё дело. Но это правда.
Мы после никогда к этой теме не возвращались. Как знать, возможно, прояви я в тот раз больше такта и простой вежливости, и Тэсит поделился бы со мной какими-нибудь захватывающими подробностями своего удивительного детства. Но он замкнулся, а я больше не решался задавать вопросы. Но я часто размышлял о тех его словах и порой, глядя, как он со сверхъестественной лёгкостью движется сквозь чащобу, задавался мыслью: а что, если он тогда и впрямь не солгал? Неужто его в самом деле вскормили эти сказочные создания? В таком случае многое в нём стало бы понятно и объяснимо.
Что же до меня самого, то я по-прежнему оставался неловким и неуклюжим. Ходьба давалась мне с трудом, и я передвигался с ловкостью и грацией тяжеленного деревянного чурбана. Шли годы. В раннем отрочестве мышцы моей негодной правой ноги стали сильней, чем прежде, но совсем не намного. Стоило мне попытаться припустить бегом, и всякий раз ощущение было такое, будто к моему правому бедру привязан здоровенный кусище сырого мяса. Посох, которым я теперь пользовался при ходьбе, скорей можно было назвать дубинкой, такой он был тяжёлый и толстый. Но мне не стоило особого труда его таскать – как я уже упоминал, руки и плечи у меня были сильные и развитые. С помощью этого нехитрого приспособления я мог передвигаться хотя и без особой грации, но довольно-таки стремительно. А в тех случаях, когда мальчишкам из нашего городка вздумывалось меня задеть, дубинка в моих руках превращалась в грозное оружие. С течением времени таких охотников выискивалось всё меньше и меньше – с помощью Тэсита я здорово научился давать им отпор. Мне ничего не стоило противостоять даже нескольким противникам одновременно – так мастерски владел я своей дубинкой. Этакий хромоногий рыцарь с обрубком дерева в руках...
Итак, мы шли на запах дыма, который с каждым нашим шагом делался всё резче. Тэсит, разумеется, намного меня опередил и словно растворился в чаще леса, но я уверенно двигался за ним следом, зная, что не собьюсь с пути. Внезапно что-то большое молнией метнулось ко мне откуда-то сбоку. Тёплая ладонь зажала мне рот. Я дёрнулся, не понимая, что произошло. Признаться, от страха у меня душа ушла в пятки. Но шёпот Тэсита меня успокоил.
– Тише! – предостерёг он и, убрав руку от моего лица, кивком указал вперёд.
Мы с ним сделали несколько осторожных, крадущихся шагов. Я старался передвигаться так же беззвучно, как и он. И перед нашими глазами открылось удивительное зрелище: на пологом холме как раз и полыхал тот огонь, дым от которого мы учуяли в глубине леса. Посреди поляны был утверждён деревянный столб, к которому оказалась привязана молодая девушка. Толстые верёвки крест-накрест стягивали её грудь. У подножия столба была навалена и кое-как разровнена здоровенная куча сухого хвороста. Края её уже занялись огнём, ветки весело потрескивали, дым то стлался по земле, то, гонимый ветром, клубами поднимался ввысь. Девушка держалась так, будто всё происходившее нисколько её не занимало. Обтягивающие штаны и короткая куртка из серой кожи придавали ей сходство с мальчишкой-подростком. Наряд её дополнял длинный чёрный плащ с откинутым на плечи капюшоном. Мы с Тэситом остановились на довольно значительном расстоянии от костра, и всё же от взгляда моего не укрылось, что одежда незнакомки ветхая и поношенная. На коленках штанов так даже прорехи зияли. И причёска у неё была мальчишеская – коротко стриженные волнистые медно-рыжие волосы. Ни тебе чепца, ни лент, ни тем более шляпки. Её круглое, со свежей, румяной кожей лицо неожиданно сужалось к подбородку, довольно-таки острому и длинноватому. Она его ещё и вперёд выпятила, гордо откинув голову. Девушка была совсем молоденькая, примерно тех же лет, что и Тэсит. Ну, может, чуть постарше.
Вокруг костра собралась толпа разъярённых крестьян. Они грозно размахивали горящими факелами. Ночью это выглядело бы зловеще, но при полуденном солнце, затопившем всё окрест ярким, слепящим светом, эффект, поверьте, был совсем не тот. Двое или трое из толпы на наших с Тэситом глазах швырнули свои факелы в кучу хвороста, и та загорелась теперь почти со всех сторон.
Какая-то оборванка – по-видимому, предводительница всей этой своры, – задыхаясь от злости, выкрикнула девушке в лицо:
– Теперь ты никого не заколдуешь, ведьма проклятая! Теперь больше не обморочишь никого из наших парней!
Огонь едва уже не лизал подошвы башмаков юной леди, обвинённой в колдовстве. И эта, с позволения сказать, ведьма, иными словами, волшебница, колдунья, ворожея или как там их ещё называют – по версии злобной крестьянки, – представьте, даже бровью не повела. И в голосе её, когда она соизволила ответить, не слышалось ни малейшей тревоги. Одно лишь глубокое презрение. Мне подумалось, что в том положении, в какое она угодила, можно было бы держаться чуть менее спесиво.
– Да говорю же вам, никого я не привораживала. Глупости какие! – Она презрительно фыркнула. – Просто пофлиртовала немного с тем дурнем. Разве это преступление?
– Врёшь! – прохрипела оборванка. – Ты ведьма, воровка и вдобавок врунья!
– Он мне добровольно отдал деньги, – с досадливой надменностью возразила девушка, сжигаемая на костре. – По собственному своему желанию. Захотел – и отдал. Ясно?
Только теперь я заметил подле женщины в лохмотьях какого-то чумазого малого. Судя по всему, он доводился ей сыном. Заложив за спину руки, он неловко переминался с ноги на ногу и переводил туповато-заискивающий взгляд с колдуньи на свою грозную мамашу и обратно.