— Как ваше имя, матушка?
— Варвара, — отвечала она.
— Как хорошо вы пишете! — сказал я.
— Нет, не очень, — скромно произнесла мать Варвара, — это не моя специальность; я — миниатюристка. Вот, иногда некоторые архиереи получали кусочки камня преподобного Серафима, с ноготок величиной, так вот я на таком камушке писала лики угодника...
— Матушка! — воскликнул о. Платон, — а вот мы так хотели бы получить хоть песчинки от этого камня!
Монахиня пристально на нас посмотрела и сказала:
— Как величайшую святыню я берегу несколько песчинок от святого камня... Эти песчинки остались у меня после шлифовки камушков, на которых я писала образки. Но эти песчинки хранятся у моих родных, далеко, семьдесят километров отсюда... Может быть, вы дадите мне свои адреса, и я пришлю вам эти песчинки почтой...
У меня оказалось два конверта с марками. Я написал свой, ленинградский, и о. Платон — московский адрес, приписал «заказное» и подал матушке Варваре. (Через две недели по возвращении домой я получил по почте несколько этих песчинок, как и обещала мать Варвара, с которой мне пришлось встретиться в Саровском лесу при таких странных обстоятельствах.)
В течение последующих двух дней мы побывали в замечательной иконописной художественной мастерской, побеседовали со многими старыми иноками и инокинями; погуляли по густому лесу с огромными, в два обхвата, соснами; подышали «ладаном саровских сосен», как выразился о благоухании Сарова один русский поэт — Клюев.
Я решил приобрести маленький серебряный образок с изображением на одной стороне лика Божией Матери Умиление, а на другой — преподобного Серафима, чтобы носить на шее всю жизнь. Но, к сожалению, такой иконки, обычно в большом количестве имеющейся в монастыре, в данное время не было. Этим обстоятельством я был весьма огорчен, но о. Платон сказал мне: «Помолитесь, чтобы преподобный Серафим послал вам эту иконку».
Снова с детской верой мы с о. Платоном просили преподобного послать мне этот образок (мой спутник таковой уже имел).
— Ну, теперь, по приезде домой, вы обязательно получите эту иконку, — сказал мне убежденно о. Платон. Вам или подарит ее кто-нибудь или вы купите ее!»
Духовно напитавшись в Сарове и Дивееве, мы отправились обратно в Арзамас.
В Саров принято приходить из Арзамаса пешком за 70 верст. «Надо тому лапоточки сносить, кто ко мне в гости идет», — говаривал преподобный Серафим. Поэтому почти все богомольцы приходили в Саров пешком. Впрочем, обратно обычно уезжали на телегах, в которых помещалось по десять человек, по рублю с головы... Но условие поездки было такое, чтобы сразу всем десятерым не сидеть, а сменяться по очереди, идя часть пути пешком.
Мы с о. Платоном так и поехали. Последнюю ночь в Сарове я почти не спал, а слушал, как били башенные часы. Они били ежеминутно один раз тонким колокольчиком, затем четверти — несколько бо́льшим и, наконец, часы отбивались уже большим колоколом...
По пути в Арзамас мы заметили впереди нас другую телегу, нанятую тоже десятком пассажиров. Среди этих последних наше внимание привлекли две женские фигуры: молодой схимонахини и ее спутницы, сестры милосердия в белой косынке.
Сестра милосердия часто присаживалась на телегу, хотя была крепкой краснощекой женщиной. Схимонахиня же, бледная, хрупкая, крайне болезненная на вид, шла бодро и ни разу не присела на телегу.
Мы заинтересовались этими богомолками, нагнали сестру милосердия и разговорились с нею.
Узнав, что я врач, сестра милосердия спросила меня: «Объясните мне, доктор, как понять следующий случай». И она рассказала мне, что ее родственница, молодая монашка Смоленского монастыря Вероника, была больна туберкулезом легких в последней стадии. Врачи приговорили ее к смерти через две-три недели. Тогда она умолила дать ей схиму, а затем отвезти к мощам преподобного Серафима. Едва живую ее привезли в отдельном купе поезда и затем на телеге в Саров.
Приложившись к мощам преподобного Серафима, матушка Вероника почувствовала себя исцеленной и сказала: «Прости меня, преподобный Серафим, что я не могла к тебе прийти пешком и сносить лапоточки, но зато теперь обратно в Арзамас я не поеду, а пойду пешком семьдесят километров». И вот она идет.
Я ответил, что я не только врач, но еще и верующий православный христианин, а потому понимаю этот факт, как несомненное чудо, сотворенное преподобным Серафимом... Через три года после этого события, находясь за свои религиозные убеждения в соловецком концлагере, я встретился там с епископом Иларионом из Смоленска, который мне поведал, что матушка Вероника до 1929 года, когда он был оттуда увезен, оставалась жива, и об ее чудесном исцелении знают многие верующие в Смоленском крае...