Следом затопали удаляющиеся мужские шаги. Серафине было понятно, что он не гонится за девочкой, а спокойно, неумолимо движется вперед, уверенный, что ей не скрыться. Папаша как-то рассказывал Серафине о том, как рыжие волки загоняют оленей в горах — неторопливо и настойчиво, без всякой спешки.
Серафина не знала, что делать. Забиться в темный угол в надежде, что он ее не найдет? Бежать прочь вместе с насмерть перепуганными крысами и пауками, пока еще есть возможность? Лучше всего кинуться к отцу, но что станет с девочкой — такой беспомощной, медлительной, слабой, испуганной? Больше всего на свете ей сейчас нужна была помощь друга. Серафине очень хотелось стать этим другом; она страстно желала помочь… но не могла заставить себя сделать ни шагу в направлении мужчины.
Девочка снова закричала. «Эта грязная тухлая крыса убьет ее, — подумала Серафина. — Он ее убьет».
В приступе ярости и бесстрашия Серафина рванулась на шум, переставляя ноги с бешеной скоростью; ее трясло от возбуждения. Она стремительно огибала поворот за поворотом, но, когда перед ней возникли старые замшелые ступени, уводящие на самую глубокую глубину под фундаментом, она резко остановилась, переводя дыхание, и мотнула головой. Это было промозглое, отвратительное место, которое она всегда старалась обходить стороной, — особенно зимой. Серафина не раз слышала разговоры о том, что зимой под фундаментом хранят мертвые тела, поскольку в промерзшей затвердевшей почве невозможно выкопать могилу. С какой стати девчонка побежала туда?
Серафина стала нерешительно спускаться по липким скользким ступеням, встряхивая то одной, то другой ногой после каждого шага. Затем пошла по длинному извилистому коридору. С потолка капала темная жижа. Это промозглое омерзительное место пугало ее до жути, но она продолжала идти. «Ты должна помочь ей, — говорила она себе. — Ты не можешь повернуть назад». Она пробиралась по лабиринту извивающихся коридоров, поворачивала направо, налево, налево, направо, пока не потеряла счет пройденным поворотам. И тут снова услышала шум борьбы и крики прямо за углом. Она была совсем близко!
Серафина остановилась в неуверенности. Сердце колотилось от страха так, словно вот-вот разорвется, ее била крупная дрожь. Она не желала сделать вперед ни шагу, но друзьям полагалось всегда приходить на помощь. В этом Серафина была твердо убеждена — при всех своих скудных познаниях о дружбе. И она не собиралась спасаться бегством, как ополоумевшая от ужаса белка, в ту самую минуту, когда кто-то в беде.
Она постаралась успокоиться, глубоко вдохнула и шагнула за угол.
На каменном полу валялась опрокинутая лампа с разбитым стеклом, но огонек в ней еще тлел. Он слабо высвечивал отчаянно бьющуюся девочку в желтом платье. Высокий мужчина в черном плаще с капюшоном крепко сжимал ее запястья. Его руки были покрыты пятнами крови.
— Нет! Отпустите! — кричала девочка, вырываясь.
— Успокойся. — Его голос как-то странно не то шипел, не то булькал. — Я не причиню тебе вреда, — повторил он.
У девочки были кудрявые светлые волосы и бледная кожа. Она билась изо всех сил, но мужчина в плаще тянул ее к себе. Девочка рванулась и ударила его по лицу крошечными кулачками.
— Не дергайся, и скоро все кончится, — проговорил он, продолжая тянуть ее за руки.
Серафина вдруг поняла, что совершила ужасную ошибку. Эта задача была ей явно не по силам. Ноги, казалось, приросли к полу. Она боялась вздохнуть, не то что кинуться в драку.
«Помоги ей! — кричала она себе. — Помоги! Напади на крысу! Напади на крысу!»
С трудом собравшись с силами, Серафина качнулась вперед, но в этот самый миг черный атласный плащ взмыл в воздух, словно под ним был не человек, а призрак. Девочка завизжала. Полы плаща обвились вокруг нее, как щупальца голодного осьминога. Казалось, он двигается сам по себе — обматывается, закручивается, стягивается — под громкий стук и шипение, которое могла бы издавать одновременно сотня гремучих змей. Серафина успела увидеть перепуганное лицо девочки над заворачивающимися полами плаща и умоляющий взгляд голубых глаз: «Помогите! Помогите!». Затем плащ накрыл ее с головой, крик смолк, и девочка исчезла — осталась лишь чернота.