ТАШКЕНТ. МАРТ 1975 ГОДА
Тогда, в заляпанном мокрым мартовским снегом Ташкенте, она показалась ему худенькой и по-юному угловатой. Зябко ежась, семенила по талому снегу в промокших насквозь легких осенних туфельках, с трогательной, какой-то по-птичьи заносчивой отвагой делая вид, будто ходьба по мокрому снегу — занятие для нее самое что ни на есть привычное, задорно встряхивала коротко остриженными черными, как смоль, волосами и улыбалась неожиданно яркими на оливково-смуглом лице то ли голубыми, то ли синими глазами.
Глядя на нее, он испытывал смешанное чувство жалости и раздражения. Первое взяло верх, и он привел ее в обувной магазин и заставил переобуться в теплые югославские сапожки, начисто отметая все ее возражения.
А потом они ели обжигающе горячий плов в чайхане угольщиков на Алмазаре, запивая его ледяной водкой из запотевших пиал, в компании, которая состояла почти сплошь из мужчин, а представительниц прекрасного пола было всего две — она да его коллега из республиканского правления, на правах хозяйки потчевавшая гостью всем без разбора: пловом (такого в Ашхабаде нет!), салатом из свежих овощей (аччук чучук — национальное узбекское блюдо!) и особенно водкой. Последнее было гостье явно не по душе, хотя она и старалась не подавать виду, Поняв это, он шепнул соседке на ухо, чтобы та оставила ее в покое, и в ответ на удивленно-благодарный взгляд васильково-синих глаз гостьи негромко продекламировал:
— Есенин? — поинтересовалась гостья.
— Почти, — кивнул он. — Среднее между подражанием и плагиатом.
— Не понимаю. — Она встряхнула волосами, не сводя с него глаз. Это у нее получалось здорово.
— Насчет плагиата?
— Насчет пиалы.
Он пожал плечами.
— Просто пить надо с оглядкой.
Теперь пожала пледами она.
Вечером того же дня «хозяйка», вернувшаяся из гостиницы, куда она ездила провожать гостью, доверительно сообщила, что ашхабадка от него без ума. Фраза была избитая, тон — пошловато доверительный, и он не придал всему этому никакого значения. И на следующий день не пошел провожать гостей в аэропорт, сославшись на неотложные дела, что, в общем, вполне соответствовало действительности.
В апреле работы прибавилось, в областях начались учредительные конференции, в них надо было либо участвовать самому, либо командировать кого-то из немногочисленных сотрудников республиканского правления. Не то чтобы он не доверял им — просто общество книголюбов только-только становилось на ноги, никто (в том числе и он сам) толком не знал, как и с чего начинать, и он, стараясь всюду поспеть, метался по областям, знакомясь заодно с кандидатурами на должности председателей и ответственных секретарей областных отделений и сообща решая множество организационных вопросов. Фергана, Карши, Термез, Гулистан, Нукус, Бухара. Потом, после короткой паузы, — Самарканд и Джизак. В Андижан и Наманган он уговорил поехать председателя республиканского правления. В Ургенче побывала заведующая отделом пропаганды книги, та самая, что потчевала гостью спиртным в чайхане. Потом провели учредительную конференцию в Ташкенте и, не переводя дыхания, занялись подготовкой к республиканскому учредительному съезду.
Съезд состоялся в августе. А в ноябре он вместе с секретарями областных отделений отправился на всесоюзный семинар книголюбов, который должен был состояться в подмосковном пансионате «Березки».
Из Ташкента они улетали одним рейсом с ответсекретарем Ферганского отделения. Погода стояла по-летнему жаркая, и круглолицый тучноватый Аъзамджон то и дело вытирал лицо клетчатым носовым платком, сетуя на нерасторопность аэрофлотовских служб, которые затянули посадку в самолет, а потом еще добрые полчаса заставили пассажиров париться в салоне авиалайнера, не давая разрешения на взлет. Сетования, впрочем, носили чисто риторический характер, и когда лайнер набрал, наконец, высоту и включили вентиляцию, Аъзамджон облегченно вздохнул и тотчас забыл обо всех своих мытарствах.
Внизу проплывали желто-зеленые квадраты полей, рощицы, реки, голубые чаши водохранилищ, но уже через несколько минут все это уступило место лимонно-желтому однообразию пустыни, кажущейся раскаленной даже отсюда, с высоты птичьего полета.
МОСКВА. НОЯБРЬ 1975 ГОДА
В «Березках» все было иначе. Неубранный снег белел между деревьев, словно позирующих для зимнего пейзажа, хотя шла лишь вторая половина ноября. В вестибюле столовой гремели утрированно правдоподобные выстрелы и игорный автомат рычал, ухал и завывал голосами смертельно раненных животных. В баре хлопали пробки шампанского и звенели фужеры: участники семинара развлекались в ожидании ужина каждый на свой манер.