Но от этого не легче. Теткин гнев прошел, но лучше бы она гневалась, а не спрашивала вот так, в пустоту. Что я могу ответить? «Простите, тетя». Так уже говорила. А больше ничего в голову не приходило. Я исправлюсь, честное слово… Я научусь… Кто бы подсказал только. А то они все требуют, а подсказывать не хотят.
— У меня есть для тебя последнее место, — задумчиво произнесла тетка, отправив в рот небольшую порцию овощного рагу. — На этот раз действительно последнее.
Я тут же воспрянула духом, а Катерина съязвила:
— Нет уж, знаю я вас, Аделаида Марковна! Если она и там не подойдет, приставите ее ко мне помогать, а мне один только паркет в гостиной сколько нервов стоил!
— Катерина, молчи. В память о сестре, ушедшей от нас так рано, я обязана позаботиться о племяннице, — твердо ответила тетка.
— Тетя Ада, я вам очень благодарна, — пискнула я робко. — Я не подведу вас больше.
— Прошу тебя, Васса, заклинаю, не зови меня так, — неприязненно откликнулась та. — Надеюсь, что не подведешь. С уборкой не прокатило, попробуем тебя пристроить к животным. Лошадей знаешь?
Я кивнула. С лошадями у меня всегда находился общий язык, как и с собаками. Воодушевленная предстоящей работой, я быстро расправилась со своей порцией рагу. Тетка промокнула рот белой салфеточкой и велела Катерине:
— Пойду звонить Арнольду с конюшни, а ты мне подай чай в гостиную.
И выплыла из кухни, запахнув просторный домашний халат в огромные красные цветы. Я только вздохнула:
— Ну почему я все делаю не так, как надо…
— Ладно тебе страдать! — резко громыхнула Катерина. — Иди вон посуду сложи в посудомойку. Этому я тебя уже научила.
Научила, точно. Я собрала тарелки, выскребла остатки пищи в мусорку и принялась расставлять по выемкам в решетке машины. В этот момент и раздался звонок в дверь.
Катерина вытерла руки о полотенечко, пошла в прихожую открывать. Мне это было неинтересно — я как раз пыхтела, пытаясь вместить в маленькую посудомойку семь чашек из-под кофе и чая. Дядя Костя пил очень много чая, поэтому его кружки скапливались на столе кабинета, и два раза в день Катерина на цыпочках прокрадывалась к профессору, чтобы забрать их и вымыть. Но знакомый голос из коридора заставил меня застыть.
— Добрый день, могу я видеть Аделаиду Марковну Рубинштейн?
Я не могла поверить своим ушам. Вадим Петрович? Что он тут делает? Стараясь не шуметь, я закрыла машину и подошла к двери, выглянула в прихожую. Ух ты! Милосердный Боже! Выбритый, выглаженный, весь лощеный и серьезный, мой недавний алкоголик выглядел, как будто только сейчас его фотографировали на обложку журнала. Костюм с иголочки, галстук, начищенные ботинки, прическа… И лицо — строгое, закрытое ото всех, ничего на нем не разобрать. За его спиной маячил Леня с бумажным пакетом и букетом длинных белых роз, упакованных в целлофан. Я смотрела на них из своего укрытия, широко раскрыв глаза, а Катерина, видно, сразу приметив, какой важный господин пришел к ним, вежливо пригласила войти и спросила:
— Как мне о вас доложить?
Вадим Петрович полез в карман пиджака и достал бумажник, из которого вынул прямоугольник из плотной бумаги:
— Вот, пожалуйста.
Катерина кивнула, жестом указав на жесткое кожаное кресло у стены, которое служило всем обитателям дома для обувания, и поспешила в гостиную. Я же спряталась еще больше, стараясь не двигаться. Интересно, для чего Вадим Петрович пришел к тетке? Уж не из-за меня ли? Да нет. Быть того не может. Вон, цветы… Может, он с моей тетей знаком? Может, он даже за ней ухаживает? Он способен. Не знаю, почему, но мне показалось, что он бабник.
— Ты коньяк взял? — отрывисто спросил Вадим Петрович у Лени. Тот пошевелил пакетом, внутри звякнули бутылки:
— И коньяк, и шампанское. Только не пейте, матом вас прошу.
— Не буду, отвяжись.
Катерина вернулась, и Вадим Петрович поднялся с кресла.
— Можете пройти к Аделаиде Марковне, вот, в гостиную.