Оранжевый Магистр начал хохмить еще на полдороги к Оскальной и за четыре часа успел основательно измучить собеседников незатейливостью своего юморка.
Экстер смущённо пожал плечами. Досадливо покосился на меч, но говорить больше ничего не стал. Развернулся и, не слушая прощальных наставлений Магистров, побрел к Оскальной пещере.
Миновал плоские, багрово-бурые камни — камни жертвы, на которых отдавали свою кровь те, кто хотел заполучить дар прорицания. Миновал два полуистлевших тела, лежавших у самого порога: какие-то смельчаки решили поискать в пещере сокровища, увешались защитными артефактами… и даже не вошли внутрь.
Задержался он лишь у самого порога — и то, чтобы бросить взгляд не на Магистров, а в едва бледнеющие небеса, на по-утреннему тускловатую радугу в первой фазе.
Магистрам показалось было — директор артефактория заколебался. В лице у Экстера что-то дрогнуло, и можно было поверить, что сейчас он отвернётся от зёва Оскальной, кинется бегом к дракону, полетит обратно… Но Мечтатель только тряхнул длинными прядями парика и шагнул внутрь пещеры.
Тьма начиналась сразу же за порогом. Бархатно-чёрная, обволакивающая и непроницаемая — в которой нельзя было рассмотреть ни рук, ни стен. Эта тьма поглотила звуки оттуда, извне. Сожрала ветер: за порогом его не стало. Под конец темнота впитала в себя и шорох шагов директора, и нельзя было сказать — идёшь ты вперёд или уже свернул, движешься или стоишь, а может, уже свалился в какую-нибудь расселину и задыхаешься. Потому что нечем заслониться от волн мрака.
Мечтатель двигался, прислушиваясь только к чутью. Он знал: они уже увидели его — и давал им время насладиться знанием, посмаковать то, что у них появилась жертва. И гнал нетерпение: встревоженным, взволнованным, нетерпеливым не место в этой пещере.
Выдохи срывались с губ и уносились не пойми-куда. Меч — ненужный и глупый — цеплялся за что-то, вырастающее из стен… корни? Выступы? Казалось — за ножны хватаются чьи-то костлявые пальцы.
Во мраке жили усмешки. Сначала невидные, но ощутимые кожей, потом начали слышаться хихиканье и перешёптывание, а потом усмешки поплыли в темноте: над головой, сбоку, повсюду. Желтоватые, грязно-белые, мертвенно-голубые, они чуть заметно светились. И скалились все до единой — зловещие, перетекающие с места на место…
Лишённые тел.
Темнота густела и теперь давила на грудь, а усмешки оскальников плясали вокруг. Мечтатель остановился. Отёр рукавом лицо и поднял дудочку.
Тихие звуки пощекотали темноту, усмешки запрыгали, и прилетели шипящие, насмешливые голоса — размноженные эхом.
— Это кто это там крадётся?
— Эй, эй, эй! Кушать подано!
— Еда с доставочкой!
— Фу, он прибыл с холодной улицы!
— М-м-м, охлаждённое!
Переливы хохота вспыхивали и гасли под сводами пещеры, и клыкастые усмешки смыкались всё теснее, и падали фразы — вперемешку со смешками.
— А кто это там такой невежливый?
— Наверное, он не знает правил и не следует традициям…
— Обожаю традиции!
— Истинный целестиец, жаль, что нас осталось так мало…
— Наверное, нужно ему сообщить, а?
— Кто он такой, кстати?
— Какой-то олух, который не считает нужным заговаривать, чтобы мы могли его увидеть?
— Ну-у-у, немота от страха случается часто. И вообще, скажи спасибо, что мы запахов не чувствуем!
— Эй, как тебя, гость! Ты пришёл за ответами на вопросы?
Мечтатель молчал, опустив дудочку. У них с оскальниками была долгая история общения, так что теперь он просто вслушивался в насмешливые взвизги и голоса:
— А за чем ещё они сюда все приходят?
— Может, явился поболтать?
— Развлечь нас?
— Он знает хорошие шутки?
— Не лучше наших, уж во всяком-то случае!
Экстер молчал — прикрыв глаза, слыша чуть заметные, тревожные нотки там, в голосах оскальников… Ласковые умертвия начинали осознавать — что-то не так. Их чары должны были бы заставить жертву хохотать уже от порога. Растворённое в воздухе злое, плотное, колдовское веселье — Мечтатель ощущал его кожей, будто навязчивую мелодию, которая пытается втиснуться внутрь. И не может, потому что там, внутри, звучит то, что сильнее.
Испытание, — зашептали оскалы в воздухе, — подарим ему испытание. Он правда сможет устоять? Не смеяться над нашими шутками? Нет, послушаем, что он скажет. А потом — испытание, весёлое испытание…
Когда переплетения шепотков замерли на высокой ноте — Экстер выговорил еле слышно:
— Здравствуйте, братья.
И улыбки отпрянули, из темноты донесся шип, потом испуганные взвизги. «Этот, этот, этот, снова этот» — бесконечная отдача от стен, отчего внутренность пещеры начала казаться бесконечной.
Оскальники отступили ненадолго — скоро улыбки сгустились вновь, заплясали в воздухе.
— Зануда с дудочкой, ну надо же!
— Думали, совсем о нас забыл…
— Что же он хочет узнать, что ему поведать, что?
— Век голодными будем ходить!
— С голоду околеем…
— Околели уже!
— Второй раз!
— Какой жухляк его сюда опять послал?
— Наверное, эти, которых он сторожит.
— Между прочим, зря сторожит, хе-хе-хе…
Бесконечное «хе-хе-хе» размножилось и утихло под сводами. Ты ещё не смеёшься? — спросили гнусные шепотки. Почему ты вообще никогда не смеёшься?
— Потому что есть боль, которую не погасить смехом. Он как ненадёжный покров — тонкий и полупрозрачный, дающий увидеть то, что скрывает. И потому такой смех всё равно будет фальшивым. Лишённым даже искры веселья. Как у вас.
Эхо заухало, закрякало, пустилось в пряс с отскоками от стен. Острозубые усмешки теперь наплывали отовсюду. Останавливались на почтительном расстоянии — и таяли, и опять подплывали поближе.
— Чего желаешь, страж? — голоса сочились и переливались. — Всезнания? Неужто ты сам видишь так мало?
— Ухаха, опять напутали!
— Он видит не мало, он видит много!
— Слишком много видит, даже когда ничего нет!
— Как обернется, так и видит…
Мгновенная тишь полоснула наотмашь — будто оскальники на миг увидели то же, что Мечтатель, и это им ужасно не понравилось. После короткого молчания донесся развесёлый вопрос:
— Так чего ты не знаешь теперь, страж? Или ты к нам как раньше?
— Хых, поболтать, а потом сказать этим, там, то, о чем сам догадался…
— Ну, что уж поделать, если его там и в грош не ставят!
— А кого ставят?
— А Витязя ставят!
— Эхехехехехехе…
— Так зачем ты к нам, страж?
— Почему был уничтожен Холдонов Холм? — спросил наконец Мечтатель. Из тьмы с готовностью полетел зубастый, оскальчатый ответ:
— А тебе самому-то приятно было бы смотреть на свою могилку?
— Э-э-э, это я хотел сказать! — возмутилась другая улыбка, рядом.
— Ну, и кто там знает — может, вы бы всё-таки глянули на него, увидели разрушенные чары, — любезно добавила третья.
— И поняли раньше.
— Вы бы поняли раньше, а?
— Да ничего бы они раньше не поняли, потом что они тупые!!
— Эхехехехехехе…
— А что, не хочешь сложить песенку о Холдоне, брат? Они, кажется, скоро будут в цене.
Мечтатель тихо выдохнул, прикрывая глаза.
— Кто его поднял?
— Великая ночница, хе! Лунная радуга, х-х-хе!
— Ниртинэ ты моя, Ниртинэ!
Смешки танцевали, взвихрялись, рикошетили от стен. Осыпали одинокую фигуру Экстера. Тот прислонился к стене, свел брови и прикрыл глаза. Оскальники и в прежние разы давали ответы, которые не отличали прямотой. Те, Кто Всё Знает и Смеётся, не лгали — зато метафоры и недоговорки казались им отличной шуткой.
— Нет, погодите, там же была Эммонто Гекарис!
— Точно! Поклоняющаяся Холдону артемагиня! У неё ещё была идейка — как его пробудить при помощи сил артефактория.
— Кто же это ей дал отпор, даже и не припомню…
— Какой-то директор, точно, какой — то директор.
— Эй, брат, не вспомнишь ли, как там его звали, твоего предшественника?