Выбрать главу

Почему?

Откуда-то из уголка памяти, не затронутого холодом, всплывает еще одно лицо. Не скрытое сиянием, а обычное человеческое, замечательное разве что аристократичным породистым носом. Губы человека изогнуты полупрезрительно-полунасмешливо, что он делает здесь?

— Решил полюбопытствовать — у вас тут все не умеют шевелить мозгами? Ну, разумеется — магия, артемагия, зачем использовать то, что у тебя в голове. Почему тебя не преследуют? Потому что тебе нанесли смертельный удар, а ты успела проскочить под их защитой и даже соорудить себе замену… помнишь того паренька, которого ты подожгла? Не помнишь? Ну да, ну да, склероз на старости лет. В любом случае, сначала они были уверены, что ты мертва. Теперь они могут считать погоню бессмысленной или просто не торопиться: ты рано или поздно ляжешь и закроешь глаза, и тогда тебя присыплют иголки елей, а может, попросту нежить сожрет. Вряд ли они знали, кто ты, ведь одежда-то на тебе была простого драксиста, а Жиль ещё не успел их предупредить — и тогда они уверены, что ты уже мертва и обглодана. В таком случае, мои поздравления, пока что ты их удивляешь.

Лицо пропадает прежде, чем она успевает ответить. Смолкает голос, и боль в груди как будто становится сильнее, но начинает медленно-медленно проясняться память, словно мозг обиделся на пренебрежительные замечания и решил доказать, что и он чего-то стоит. «Артефакт, артефакт!» — так и гремит настойчивым припевом в висках, но теперь начинают приходить другие знакомые слова, медленно, звеньями, выстраиваться в цепочку: Перечень, звенья, рейды, Малая Комната…

И вслед за этим коротенькой вспышкой тепла, лучиком света, появляется конечная точка ее пути.

— Я вернусь в Одонар. Я вернусь в…

Решимость крепнет, но подводят легкие и ноги. Легкие предательски забывают совершить очередной вдох, ноги запинаются об узловатые корни, и падение кажется ошеломляюще долгим, будто она летит с высокого обрыва…

Колени и ладони смутно чувствуют тропу, почему-то не успокоительно твердую, а мягкую до отвращения. Деревья надвигаются со всех сторон, кружатся вокруг в зловещем танце и, кажется, ликуют. Одна, одна, и даже те два лица не желают больше появляться… если так — кто останется с ней?

— Я останусь.

Она закрывает глаза, чтобы не видеть третьего лица, но оно не собирается пропадать.

Какой же ты упрямый, Экстер Мечтатель! Двести лет — а ты не желаешь ни слушать, ни понимать. Глупый, красивый, романтичный мальчик на самой страшной в Целестии должности, и ведь упорно лезешь, куда не просят, не желаешь сдавать позиции и в работе, и в любви. И даже вдруг… если бы я не презирала тебя — отравить твою душу кровью и грязью Альтау, которая еще плещется в моих венах; испоганить мерзостью битв и оргий, которые были после Сечи; разбить тебе сердце минутной прихотью (что с тобой будет, когда ты мне прискучишь и я скажу «Кончено»?) — нет, нет… Исчезни отсюда! Беги из артефактория, спасайся от меня!

— Никогда.

Дурак. Что с него взять, упорство в Мечтателе было единственной похвальной чертой, хотя и направлялось не на нужные с точки зрения Феллы предметы. Бестия шевельнула губами, чтобы сообщить это лицу директора, которое так и маячило перед внутренним взглядом, но в мысли попросилось другое.

— И что же ты будешь делать… дальше?

— Дальше, Фелла… дальше, — откликнулся неуловимо постаревший в ее воображении Экстер. — Дальше всё будет не очень хорошо. Ты не поднимешься с этой тропы, и я никогда не узнаю, где ты нашла последнее пристанище — но тоска всё равно будет медленно отравлять меня. Может быть, я справился бы с ней, если бы вокруг меня не был Одонар. Но ты знаешь, что он такое: рано или поздно я совершу роковую ошибку — и моя душа пропутешествует по радуге в Лунные Дали. Что потом станет с артефакторием? Кто будет новым директором? Не случится ли так, что Одонар просто растащат по кускам жадные до власти магнаты и политики?

— Не случится, — яростное шипение сквозь стиснутые зубы. — Не случится, потому что в Одонаре буду я. Ты слышишь, Мечтатель? В Одонаре всегда буду я, только ты не соверши какую-нибудь катастрофическую глупость, пока я в пути. Слышишь? Я уже встаю, я скоро…

И потом она поднялась и брела по тропе, не считая мучительно-морозных вздохов и выдохов, не чувствуя новых падений, всегда поднимаясь, повторяя про себя сквозь закушенные губы: «Я вернусь! Вернусь в Одонар! Все равно вернусь!»

Она не знала, чего ждет, и не давала мозгу кричать от усталости. Просто надеялась, что конец пути рано или поздно будет, а через сколько шагов — было уже все равно.

И когда она упала в неизвестно какой по счету раз и над ней опять склонилось чье-то лицо — она поняла, что путь сократился и что-то наконец случилось.

Лицо было незнакомым, молодым, честным и озадаченным. Растрепанные волосы цвета спелой ржи смешно лезли во все стороны из-под круглого шлема. Из дальних далей до Бестии долетел встревоженный голос:

— Госпожа, вы ранены? Вы можете слышать меня, госпожа? Мой дракон совсем рядом, я доставлю вас в ближайшую целебню или в…

— В Одонар, — прохрипела Бестия и закрыла глаза, но только после того, как удостоверилась, что ее услышали.

Ей еще показалось восклицание, что-то вроде «О, вещая Нарекательница, так вот почему…» — прежде чем она ощутила потоки нисходящего воздуха, поняла, что они поднимаются на драконе, и наконец позволила себе забыться.

* * *

Кристо охотился. Лазейки в саду Одонара он изучил как следует, и теперь передвигался по ним, стараясь не попасться не только объекту охоты, но еще и никому из знакомых.

А то его точно засмеяли бы только за одно намерение.

Только что прошел короткий утренний ливень, куртка намокла, да и ноги порядком затекли от сидения на корточках, но Кристо не шевелился и не менял позиции. Директор Одонара, как известно, — дичь редкая и пугливая, и подобрать нужный момент для нападения, в смысле, для разговора, не удавалось несколько дней, забитых подготовкой к комиссии…

«Маюсь дурью», — мрачно сказал себе Кристо, глядя в спину Мечтателя. Тот расположился под плакучей ивой на берегу озера, водил пальцами по струнам гитары и негромко что-то напевал без слов. С рассветного часа Кристо уже пронаблюдал Экстера и на аллеях, и в разговорах с коллегами (кто-нибудь вообще спал этой ночью?!), а один раз к Мечтателю как будто собиралась подойти Дара, постояла, поглядела издалека, потом как будто что-то припомнила — и медленно побрела к зданию артефактория. Кристо чуть вслед не сорвался, такой у нее был безнадежный вид, но все-таки улежал в засаде.

Мелодия под пальцами директора обрела четкость, и наконец зазвучали негромкие и очень невеселые слова:

Ты так чиста, что отливаешь сталью…

Ах, лилия! Сразив меня без боя,

Закрылась лепестками, как вуалью,

Как будто незнакомы мы с тобою.

Увы. Ты ждешь сильнейшего, иного,

Он — повесть лет, а я — словечко вкратце…

Но разве мотылек захочет много?

Издалека, в полете любоваться…

Быть вечно рядом неприметной тенью,

Пока твой милый не нашел дороги…

Мне… кажется? Ты вздрогнула в сомненье?

Взмахнуть, взлететь, сказать… как подлы сроки!

Взывает рок. Костер пылает жарко.

Огонь, любовь и смерть — едины звенья!

Я сделаюсь таинственным и ярким,

Шагнув навстречу громкому забвенью.

Невольным светом с жизнью горе выжгу:

Полет недолог — яростно прощание…

Но ты запомни не слепую вспышку,

А опаленных крыльев трепетанье.

Мечтатель провел по струнам в последний раз, и Кристо решил, что дальше терпеть он не сможет: пара песенок в том же духе — и его придется откачивать. Стараясь прозводить поменьше треска, он вылез из густых зарослей рододендронов и смущенно покашлял за спиной у директора.