— Д-да?
— Вы видитесь с нею?
— Ав-в, ну, можно сказать и так, — глаза рыцаря подозрительно забегали, будто отыскивая что-то на поверхности усеянного кувшинками и водяными лилиями озера. — Да, наши встречи достаточно часты. Она ведет себя… дружелюбно, — помявшись, прибавил он, хотя Экстер не требовал с него никакого отчета. — Дружелюбнее остальных, во всяком случае. Но мне кажется, она не полностью мне доверяет из-за этого иномирца. Если один может быть самозванцем, почему не может другой? Я понимаю.
Он вздохнул и в приливе лиричности потянулся, чтобы сорвать кувшинку, но цветок хищно клацнул лепестками и подпрыгнул на пару сантиметров из воды, нацелившись на его палец.
— Прошу прощения, — виновато сказал Экстер, глядя на такое безобразие. — Должно быть, опять Отдел Опытов, они время от времени проводят здесь эксперименты… по ночам.
Гиацинт, мужественный малый, выразил на физиономии интерес, сказал «Ух ты!» — и потыкал злобную кувшинку мечом.
— Господин Экстер, — внезапно выпалил он после этого действия. — Как можно завоевать сердце дамы?
Экстер наконец взял свою флейту, но подносить к губам не стал.
— Об этом нужно спрашивать не у меня, — заметил он с грустью. — Ибо я не могу завоевать сердце своей дамы вот уже сто восемьдесят лет.
— Как сто восемьдесят?! Но я же… ведь у меня нет такого времени!
Мечтатель молчал и имел загадочный вид. Возможно, он хотел сказать, что у Гиацинта есть проблемы посложнее любовных, по крайней мере, сегодня. Или, может, его вид сообщал, что в таком случае рыцарю и правда лучше просить совета у кого-нибудь другого. А может, директор просто любовался хищными кувшинками, которые вдобавок начали менять цвета от перламутрово-жемчужного до томно-бирюзового.
Озадаченный Гиацинт расхаживал по берегу и время от времени останавливался, чтобы бросить пару фраз:
— Моя матушка, конечно, говорила мне и об этом… И было несколько трактатов по науке обольщать. И даже одна контрабандная книжка, которая… — он густо покраснел. — Но какой же из способов лучше предпочесть? Мать хвалила мое искусство составлять букеты, но я… лучше попробую что-нибудь другое.
Да. Букеты могли стать только предметом ярости богини, которая не могла ощущать запаха цветов, да и поплатилась именно за танцы среди цветущих амарантов.
Гиацинт резко остановился, приняв какое-то решение.
— Я слышал, что вы не только артемаг, но и поэт, — выпалил он. — Этому можно научиться с помощью артефактов?
Он тут же досадливо махнул рукой, понимая глупость вопроса, но Экстер смотрел на него без насмешки, спокойно.
— Можно. Есть всевозможные амулеты… простейшие артефакты, так называемые «посредники» — чаши, кубки или шкатулки, которые наполняют своей силой все, что в них окажется. Выпив из такой чаши вина или воды, вы почувствуете в себе поэтический дар… но или будете до конца жизни говорить стихами, или же после месячного сочинения сонетов экспромтом замолчите навсегда.
— Онемею?
Экстер посмотрел на него в сомнении.
— И это тоже.
— Угм, — угрюмо сказал молодой рыцарь. — А разве не бывает проще?
— Артефакты не признают «проще», — отозвался Экстер. — Они все в каком-то смысле ростовщики. Отличаются только проценты, которые они требуют.
— Но ведь весь артефакторий…
И он молча указал на флейту в руках Экстера, на ту самую флейту, которая минуту назад порхала сама по себе.
— Прошло немало веков изучения артефактов, прежде чем мы смогли определить — как сделать так, чтобы они приносили наименьший ущерб. И теперь пытаемся распространять знания по мирам, но… с переменным успехом. Это слишком притягательная идея — что можно просто наполнить магией вещь, будто водой — чашу, и вещь отдаст магию в нужный момент. На деле же вещь, единожды наполненная магией, всегда будет пытаться удержаться в этом мире, ибо им нужно только свое существование. Значит, она постарается восполнить энергию, которую в неё влили, чтобы продолжать существовать как раньше. И даже мелкие и безобидные артефакты, если не поставить изначально ограничение на их срок, могут обретать невообразимое могущество… и с каждым разом растет их притягательность. Пока наконец… ох, простите, я отвлёкся. Так вот, мы разработали методы артефакции, которые позволяют оградить наши изделия от такого продления существования. И, наконец, вещи не могут причинить тебе вред, пока ты не доверяешься им, не начинаешь от них зависеть…
Гиацинт, нахмурившись, смотрел то на Экстера, то на свой меч, и весь его вид говорил, что такая мудрятина ему не по зубам. Мечтатель протянул руку, в которой лежала тонкая флейта, провел над ней второй ладонью — и инструмент, печально всхлипнув тоненьким голосом, сломался на восемь частей.
— Зачем вы…
— Лишь вещь, — просто, но немного устало ответил Экстер. — Я слышал, Локсо и Фелла что-то подобное практикуют на своих занятиях. Опытный артефактор никогда не доверяется предметам целиком и всегда держит дистанцию. Даже собственное оружие он готов расколоть в случае надобности и без сожаления.
Гиацинт слушал внимательно и с горящими глазами — это отвечало его рыцарской натуре, да к тому же он уже слышал это от Бестии, только в более жестком изложении. Такому он готов был внимать до бесконечности, но Мечтатель никогда не удерживался долго в роли ментора. Вздохнув, он продолжил:
— Но трагедий избежать не удается. Очарование предметов и те, кто попадает под это очарование — неизбежны, и, кажется, сделать с этим уже ничего нельзя.
Он поперхнулся, представив реакцию на эту фразу Макса, но Гиацинт воспринял помеху в разговоре с благодарностью, чтобы вернуться к предыдущей теме.
— Стихи. Поэзия. Скажите, это сложно?
— Стихи — нет. Поэзия — да, прежде всего, потому что иногда она берется непонятно откуда и… пугает…
— Кого?
Мечтатель встрепенулся, откинул длинные пряди, нависшие над лицом.
— Что? Простите, задумался. Это зависит от того, что вы хотели бы написать. Если вы гонитесь за признанием в любви или сонетом в честь Дамы — то его вполне можно сложить, вполне можно…
Он опять замер, но Гиацинт, просмотрев по направлению его взгляда, увидел только рябь на воде да ногу лягушки, торчащую из ближайшей кувшинки и медленно в кувшинке исчезающую. И рассвет, отраженный в озере. Рыцарь отвел глаза.
— Я учился писать стихи, — проще было бы сказать, чему он не учился. — Но только… воинственные баллады. Я даже не знаю, что можно написать в стихотворении о любви. Даму нужно сравнивать с цветком? С розой, а себя… — порылся в памяти, — с мотыльком?
— Не только, — немного удивленно отозвался Экстер. — Есть множество объектов для сравнения: звезды, птицы, прохлада в летний зной, якорь и парусник… Хотя бывает, что сходство… кроется в глубине…
Он замолчал, рассеянными глазами глядя на ленивые круги по воде и на клочки рассветного тумана, которые словно впитывались в гладь озера. Гиацинт нетерпеливо переступал с ноги на ногу и ждал чего-то определенно поразительного. Зерк, с недовольным сопением выглянувший из-за кустов, рассмотрел лицо директора, охнул и просто всосался в землю, даже без прощального вяка «Сдохни!»
Медленно-медленно, не изменяя положения, как будто в воде озера находилась невидимая подсказка, Экстер начал шептать.
Ты — холодная сталь. Я — раскидистый вяз.
Кто из нас в танце смерти неловок и хрупок?
Я считаю удары твои, не боясь:
Не увидеть поляне древесного трупа!
Гиацинт на секунду нахмурился, но тут же принялся слушать с удвоенным вниманием.
Защищаться легко, хоть наотмашь ты бьешь:
В воздух с ветром взлетают и щепки, и капли.
Только сок разъедает железо твое:
Слишком жив и горяч для тебя я, не так ли?
Ты повержен, булат! Отлетел и упал.
Сквозь пророчества жизнь пробивает дорогу.
Я ликую: сбылось, хоть надежда глупа!
Но зачем же ты камень позвал на подмогу?
Дыханье Экстера сбилось, и шепот ускорился. Рыцарь, сцепив пальцы, подался вперед, чтобы слушать было легче.
Он — отросток земли, словно предавший друг,
В грудь наносит удар… начинаю крениться…
Понимая, что вальс наш закончился вдруг,
Вспоминая корнями родные криницы…