10
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА СТЕКЛО
— ВХОДИ, СЕСТРА. — НАСТОЯТЕЛЬНИЦА Стекло жестом пригласила Сестру Чайник выйти из дверного проема и указала на стул перед столом.
Монахиня полыхнула нервной улыбкой и поспешила к нему. Стекло никогда по-настоящему не понимала эту девушку. Даже если бы она сама не вызвала ее, то по робкому стуку и нерешительности поняла бы, что это Чайник. Маскировалась ли она в монастыре или была настоящей? Но это была та самая Чайник, которую она помнила с уроков, гибкая девушка с резкими чертами лица и озорной улыбкой, Послушница Мэй Таннер, средняя дочь сапожника, который занимался своим ремеслом на ступеньках Улицы Кожников в Истине. Ее отдали в монастырь, когда исчезла ее мать. Мэй говорила другим послушницам, что это плачущая болезнь, но, на самом деле, ее мать забрал моряк: новая любовь и новые горизонты. Матери бросали своих сыновей и дочерей, и это, пожалуй, было более печальной историей, чем случайная жестокость болезни. Неудивительно, что ребенок так крепко привязался к Предку, в котором все узы крови связаны и крепко стянуты.
— Садись.
Сестра Чайник села, сложив руки на коленях и ссутулив плечи, хотя в камине горел огонь. За пределами монастыря дела Чайник снискали ей репутацию «убийственно эффективная», которую мало кто из Сестер Благоразумия мог превзойти. Внутри она выглядела все той же дружелюбной, неуклюжей девочкой, взросление которой Стекло наблюдала все эти годы. Было ли одно притворством, а другое — правдой, или обе были масками, и Чайник решала, которую надеть? Инстинкты Стекла редко подводили ее, но здесь они ничего не давали.
— Мне очень жаль, что это наша первая возможность поговорить как следует после твоего возвращения со льда, — сказала Стекло. — Последние несколько недель я была очень занята. Ты сама видела кое-что из этого за монастырским столом, а уж в Истине... — Она задумалась, насколько сильно на Чайник подействовала встреча с Сафирой в доме Менсисов. По мнению Стекла, нож был очень эффективным способом разорвать любые отношения, но Чайник создавала упругие узы привязанности, и она была очень близка с Сафирой в течение многих лет. В этом отношении она многое разделяла с Ноной. В то время как послушница осуждала действия своей подруги Клеры Гомал, действия, которые включали в себя предательство ее самой, она все же не осудила саму девушку. Преданность до такой степени казалась способом убить себя... но тогда что же такое кредо Предка, если не узы? Важность их и сила, которая переживает годы и поступки.
— Прежде, чем мы перейдем к отчету о твоей миссии... это дело с Сафирой.
Чайник вздрогнула. Настоятельница сомневалась, что она вообще отреагировала бы, если бы была вне монастыря, если бы у нее было Серое лицо, но здесь, в своем доме, она позволила себе быть уязвимой и любимой.
Стекло начала с начала:
— Ты сказала, что Сафира знала о приезде Зоул. Кто передавал наше письмо Лорду Менсису?
— Сестра Ведро.
— Хммм. — Как и Послушница Сулери, Сестра Ведро, несколько импульсивная и вспыльчивая, была не из тех, кого легко испортить. Настоятельница была не настолько наивна, чтобы считать, будто никого нельзя испортить, но она никогда бы не выбрала Сестру Ведро в качестве самого слабого звена в монастырской цепи.
— Кто-то проговорился, а ведь мало кто из нас знал об этом. Займись этим, когда у тебя будет время.
Чайник кивнула:
— Если у Шерзал есть ухо в Сладком Милосердии, я его отрежу.
Стекло покачала головой.
— Если у Шерзал есть ухо в Сладком Милосердии, я хочу решать, что оно услышит. А теперь перейдем к делу. — Она взяла лежащий перед ней отчет. — Ты много путешествовала по миру, Чайник. Снова испачкала руки. Делая то, что позволяет другим спокойно спать по ночам. Необходимые вещи, но жестокие. Такие поступки могут запятнать нас, если мы позволим кому-то о них узнать.
— Я уже запятнана, Мать. — Чайник подняла свои темные глаза, и Стекло на мгновение ощутила собственную слабость, свое собственное пятно.
— Теперь меня называют настоятельницей.
Чайник снова посмотрела на свои руки.
Стекло получила титул Преподобной Матери, и послушницы называли ее Мать. Она не так давно похоронила Эйбла, и, хотя ее сын ушел под землю, горе осталось над ней. Она отказалась от мирского, от своей работы, от своего дома, от своего богатства, но не от своей печали, которую она носила в монастыре, как вторую рясу. И послушницы были ее детьми. Теперь она это знала. Каждая из них — песчинка, но вместе они уравновешивали на весах камень ее утраты. Мать — это корень семьи и сила, и мать для столь многих должна быть сильнее, чем большинство может себе вообразить. Ее слабость, ее пятно состояли в том, чтобы заботиться о каждом, вместо того чтобы заботиться о целом. Поэтому она отказалась от титула Преподобной Матери и стала настоятельницей. Все они были ее заботой, и она должна быть особенной, должна быть железной.