— Настоятельница, — сказала Сестра Чайник. Почему-то в ее устах это все еще звучало как Мать.
— Сестра Яблоко толкнула тебя в тень, Чайник. Ты не вошла в него сама, и с того места, где ты стоишь, ты все еще можешь видеть свет. Я верю, что Предок примет тебя, когда твоя работа будет закончена.
Чайник была заморышем, когда присоединилась к ним. Такой тихой, что можно было подумать, будто она потеряла язык, а не мать. Но дети обладают жизнестойкостью. Дети получают шрамы, и эти шрамы остаются на протяжении многих лет, но дети растут. Чайник выросла вокруг своих ран и снова научилась смеяться — иногда зло, как показывали отчеты о ней, — научилась быстроте своего тела и остроте ума. Она выросла женщиной и научилась любить и быть любимой.
— Я прочитала твой отчет, сестра. И снова исключительная работа.
Губы Чайник дернулись в улыбке, и по ее шее поползли тени, словно разлившийся румянец. Иногда они танцевали вокруг нее, иногда лежали тихо — клубящийся дым, в котором воображение Стекла рисовало ужасы, созданные ею самой. Некоторые назвали бы это испорченностью. Некоторые сказали бы, что сейчас внутри Чайник говорит тьма, и вскоре та начнет прислушиваться к ней. Но испорченность стучалась в каждую дверь, и власть часто приглашала ее войти, власть императоров, первосвященников, даже настоятельниц. Стекло поддерживала Чайник, чтобы та оставалась глуха к шепоту испорченности, соблазнившему бы многих из тех, кто мог обвинить ее.
Стекло отложила отчет и положила руку на бумаги, каждая страница которых была покрыта аккуратными, тесно сплетенными буквами Чайник.
— Итак. Должны ли мы бояться Адомы?
— Госпожа Тень учит нас отбрасывать страх. — Чайник посмотрела на свои руки.
— Сестра Яблоко права, как это часто бывает. — Ни одна Серая Сестра не подходила так близко к бой-королеве Скифроула, как Чайник. Так же сильно, как она хотела знать планы Адомы, Стекло хотела узнать эту женщину побольше. Планы — это одно, но то, что человек будет делать, когда наступает лед, зависит больше от того, что лежит внутри него, чем от того, что он написал на пергаменте о будущем. — Осторожность — это мудро, но страх редко помогает, и его следует отложить в сторону. Что нам нужно отложить в сторону для королевы Адомы?
Чайник улыбнулась, став похожей на ту озорную послушницу, которая когда-то посыпала одеяние Сестры Колесо чихающим порошком такой силы, что монахиня сорвала с себя головной убор.
— Королева — очень страстная женщина. Ничто, кажется, не мотивирует ее так сильно, как отказ. Я никогда не была достаточно близко, чтобы прикоснуться к ней, но я слышала, как она держала двор. Она хорошо говорит и знает это.
Прикоснуться. Стекло подавила дрожь. Для Серой Сестры «достаточно близко, чтобы прикоснуться» означало достаточно близко, чтобы убить. Чайник не было приказано покончить с Адомой, но любая Серая гордилась тем, что подходила достаточно близко для прикосновения, независимо от того, делали они это или нет.
— Ты хорошо сделала, что добрались до черного льда, сестра. — В Скифроуле, недалеко от границы, черный лед коснулся южной стены коридора. Но мало кто из жителей империи когда-либо видел его. Стекло пролистала страницы, чтобы добраться до соответствующего раздела отчета. Здесь буквы шли еще плотнее и становились мельче, словно не желая расставаться со своей информацией. — Ты хорошо справилась, но я нахожу отчет о твоих приключениях там несколько запутанным. Ты потеряла след Адомы и ее священников во внешних покоях?
— Это очень трудно изложить на бумаге, настоятельница. — Чайник сгорбилась на стуле, холодея от воспоминаний. — Местами черный лед лежит рядом с чистым льдом, как чернила на белой странице, проходя сквозь него. Но когда ты приближаешься с границе Скифроула, ты проходишь через туннели и помещения, где лед становится серым, темнеет и, наконец, становится черным. И все это на протяжении нескольких миль. Это порча. Загрязнение, которое затуманивает мысли точно так же, как затуманивает лед. В нем что-то живет. Или, по крайней мере, там есть что-то не мертвое.
— Как ты потеряла Адому с ее свитой? — Настоятельница Стекло провела пальцем по тексту.
— Туннели узкие, и она оставила за собой множество охранников. — Чайник нахмурилась. — Но правда в том, что я потеряла не ее. Я потеряла себя.