Я мысленно прикидываю расстояние, держа в памяти нашу школьную географическую карту, и отвечаю:
— Километров шестьсот…
— Нет, больше. Километров на триста ты ошибся.
Наша деревня осталась там, далеко на северо-западе, за этой грядкой бруствера вражеской траншеи, за деревянной башкой двухамбразурного дзота, из-за которого выпрыгивают в холодное ночное небо осветительные ракеты.
— Фрицы вы, фрицы! Ни дна бы вам ни покрышки, кто вас звал сюда? — тихо, с глубоким раздумьем говорит словно про себя Иван Николаевич. — Какого лешего вам здесь нужно? Впрочем, что это я? Мы знаем, что вам у нас нужно.
Я молчу, прижимаясь плечом к плечу Ивана Николаевича. Так теплее и как-то спокойнее.
— Слушай, Сергей. А ведь можно допустить, что и у них, — Журавлев показывает большим пальцем через плечо, в сторону немцев, — вот так же встретились ученик с учителем в одной роте. Интересно, что говорит тот учитель тому ученику. А?
— Не знаю, Иван Николаевич. Быть может, то, что оба они должны как можно быстрее захватить нашу дикую землю и принести сюда немецкую культуру.
— Допускаю. Но для этого сейчас им нужно убить, по крайней мере, нас с тобой. Для начала. Потом еще несколько миллионов. Но им двоим такая задача не по силам. Гитлер знает это и сделал тех, мыслимых нами двоих, винтиками в гигантской машине разрушения и смерти, именуемой его армией.
Одно время, еще в твоем возрасте, я, Сережа, сильно увлекался историей. Даже хотел стать учителем истории. Помню, приходил в ужас, читая о жестокости и кровожадности Чингиз-хана, Тамерлана, инквизиции с ее Торквемадой и Лойолой. Но все это, оказывается, просто детские забавы впавших в инфантильность тиранов по сравнению с тем, что я увидел за эти полтора года. Фашизм, Сережа, возвел убийство в культ, с чисто немецким педантизмом механизировал его процесс, подвел под него научную базу. Вот оно что такое фашизм!
— Иван Николаевич, а этот пленный — фашист?
— Да бес его знает! По-немецки мы никто ни слова. Да он все равно бы не признался. А на лбу не написано. Может, и не фашист!
Они, немцы, Сережа, в общем-то, толковые люди. Ведь из немцев же вышли Карл Маркс, Энгельс, Гете, Гейне, Шиллер. Да мало ли великих! И никак не пойму, почему такой умный народ дал себя оболванить кучке проходимцев, политических жуликов, настоящих разбойников с большой дороги. Ведь кто они — эти Гитлер, Геринг, Геббельс, Гиммлер?
— Одно «г», — неожиданно замечаю я.
— Вот именно: одно «г», — смеется Журавлев. — Так вот, все они выходцы, как говорят по-научному, из мелкобуржуазных слоев, а проще — из лавочников, кабатчиков, из тех, кто всю жизнь стремится любой ценой разбогатеть, «выбиться в люди». Хоть по трупам, но к власти, богатству. Они, Сережа, люди своего класса, своих убеждений и добиваются своего именно любой ценой. Даже ценой десятков миллионов человеческих жизней. В том числе и немецких, конечно.
— Иван Николаевич.
— Что, Сережа?
— А ведь я опоздал.
— Куда?
— В бой. Проснулся, когда вы уже дрались с немцами в траншее. Команды-то вашей я не слышал.
— Ее и не было. Когда Тятькин дал очередь из автомата, мы вскочили и — вон из землянки в траншею. А ты, значит, не слышал этой очереди?
— Нет, Иван Николаевич.
— Ничего, привыкнешь к этому и ты. Понимаешь, Сережа, у бывалых фронтовиков вырабатывается такая привычка: слышать выстрел. Даже самый отдаленный, даже во сне. Понимаешь, такой человек, натянув шапку на уши, а без шапок многие спать уже не могут, не проснется даже от рева мотора в двух шагах от себя, но сразу же вскочит, услышав всего один-единственный выстрел. Скоро такая привычка выработается и у тебя. Ну, дежурь, скоро сменят.
Едва успеваю, придя в землянку, согреться и задремать, как меня будят. У нас в отделении гости. Сразу трое: командир роты старший лейтенант Кикнадзе, его заместитель по политической части лейтенант Иванов и Полина.
Иванов принес свежие газеты и приказал разбудить всех, чтобы прочитать сводку Совинформбюро. Старший лейтенант, взяв с собой Журавлева, ушел в траншею. Полина сидит рядом с Ипатовым, украдкой от замполита гладя его черную от грязи и копоти руку.
Мы не умывались со времени прихода сюда, и теперь все действительно похожи на пещерных людей.
— Кочерин!
Я вздрагиваю, открываю глаза.
— Чего спишь?
— Не сплю, товарищ лейтенант…
— А то я не вижу. Ну-ка, отвечай, что сказал товарищ Сталин о бдительности в своем приказе номер…
Я не помню этого какого-то праздничного приказа, говорю, что на ум взбредет, лишь бы имело хотя бы отдаленное отношение к бдительности.