Я осторожно опускаюсь на корточки рядом с Семеном, но он мне приказывает привести пулемет в положение для стрельбы по наземным целям. Снимая тело пулемета с вертлюга, мельком бросаю взгляд назад, на хату деда Ивана. Она пока цела.
Немцы начинают атаку сразу же после штурмовки нашего переднего края самолетами. Опять атакуют танки, за ними — пехота.
Танков уже меньше, чем в первые дни наступления. И движутся они не так резво. Но зато, как и прежде, — нахально, напролом. Бросается в глаза то, что так мало «тигров». Приказ: выбить у Манштейна танки, неуклонно выполняется.
Когда пехота приближается на дистанцию действительного огня, я слышу голос командира седьмой роты. Он командует строго по уставу:
— Пулеметчику, ориентир два, по пехоте, длинными…
Такую команду грех не выполнить и даю длинными по пехоте. Патронов много, но лучше стрелять короткими очередями: вражеские танкисты не сразу заметят пулемет. И еще: при длинных очередях быстрее нагревается ствол. Запасного у меня нет.
— Убавь прицел. Прицел меньше один! — кричит мне Семен. — Так, Серега, так!
Тек или не так — не знаю. Из-за дымков у дульного среза мне почти не видно цель, а Семену, стоящему сбоку, она видна хорошо.
Пехоту мы опять прижали, но танки ползут и ползут по полю, ведя огонь по нашим закопанным в землю тридцатьчетверкам. Если бы не танкисты, машины с черными крестами на бортах давно бы отплясали на наших окопах танец смерти.
— Так, пулеметчики, так! — доносится до нас голос ротного. — Не давайте им подниматься, не давайте.
Но они — немцы — все-таки поднимаются и снова атакуют.
— По пехоте, короткими, огонь! — командует Назаренко.
Последнее слово команды тонет в грохоте очереди. При коротких очередях я вижу цель лучше, дымок не застилает мне поле, и могу бить на выбор. Пулемет «пляшет» на площадке, под колесами в земле образовались вмятины, но надолго ли хватит мощи его ствола, не заклинит ли его, расплавившись, пуля?
— Командир, ствол перегрелся, — кричу сержанту, но он отмахивается, указывает мне все новые цели, называет установки прицела, и я, до скрежета зубовного стиснув зубы, опять нажимаю на спуск.
Назаренко наклоняется к Реуту, кричит ему в ухо:
— Сбегай к деду Ивану, принеси воды ствол охладить.
Но дед Иван приходит сам. С ведром воды и ковшиком. Едва немецкие самолеты улетели, он вылез из погреба и двинулся к пулемету. Он знал: солдаты в бою очень хотят пить.
А немцы все наседают. Левее, на участке соседней роты, их танкам удается вклиниться в нашу оборону, и теперь мы ведем огонь как бы вдоль фронта, опять отсекаем пехоту от танков.
По нас бьют минометы. Мины рвутся вокруг окопа, вздымая груды земли, и я вижу цель лишь в те мгновения, когда ветерок относит облака пыли и дыма в сторону.
— Испили бы малость, ребята, — силится перекричать и взрывы мин, и стук пулемета дед. Он сидит позади меня на корточках, держа в руке ковшик.
— А ну, плесни, отец, на ствол, — говорит ему Назаренко, торопливо перезаряжая автомат.
Дед выпрямляется в полный рост, через плечо Реута протягивает руку с ковшиком, льет на ствол воду. Она кипит, над пулеметом взбухает облако пара.
— Цель не вижу, не лей больше, — кричу деду Ивану. — Тряпку бы мокрую…
Тряпки под рукой нет. Дед Иван снимает свою синюю в горошек рубаху, мочит в ведре и вешает на ствол.
«Спасибо, дед Иван», — надо бы сказать ему, но некогда. Скажу после.
Мы отбили и эту атаку. Немцы под прикрытием танков и огня минометов откатываются назад в едва приметную низину. Пулеметом их теперь не достанешь. Туда по низине бьет наша артиллерия, минометы. Скоро на них обрушивают огонь истребители и штурмовики. Они проносятся вдоль низины, обстреливая с бреющего полета пехоту. Молодцы летчики! Теперь передышка нам обеспечена. Для новой атаки противнику нужно перегруппировать силы.
Пьем воду, холодную, мягкую. Пьем с каким-то хрустом, до одурения, до оранжевых кругов в глазах. Дед Иван хотел сходить за водой еще, говорил, что мочил в ведре грязную рубаху, но до этого ли нам!
Вдвоем с Назаренко они опять сидят у стенки окопа, дымят махрой, обливаются потом. Тело деда Ивана — смуглое, не по годам жилистое, поросшее седым волосом на груди и лопатках, отливает старой бронзой. Когда-то он, наверное, был очень стройным, красивым и сильным.