Выбрать главу

— Чего такая мрачная?

— Да ну, неделька, блин… Я тебе не говорила, стекло в машине разбили?

— Нет… Какое? — Снимаю с подставки электрочайник с лимонным чаем.

— Заднее левое.

— Когда?

— Спасибо… Позавчера. Тут вот как раз, у факультета, на стоянке. Слышу, сигнализация, выхожу — хана стеклу.

— Вот уроды.

— Ладно, это так. Мелочи, в сущности…

— Так чего там с Маховским?

— Круминьш этот заходил, адвокат его. Намеки делал прозрачные. Мол, а давайте все-таки еще раз подумаем… В том смысле, что давайте все-таки психом его признаем.

— А ты чего?

— А пошел он в жопу.

Маховского и Яценко будут судить за доведение до самоубийства. Из всего “Нового Ковчега” только их двоих и привлекли — помурыжили немного и отпустили под подписку. Впрочем, если бы не я, то и вообще бы не было никакого дела.

“Дезертира с «Ковчега»” я снял два года назад — и это, собственно, было первое мое “расследование”. Хотя, когда я начинал делать сюжет, ничего особенно расследовать я не собирался. Просто услышал от своего приятеля ФЭДа историю жутковатого самоубийства знакомого его знакомых. Самоубийства явно спровоцированного, по поводу которого менты не стали заводить дела. Хотя родители и друзья Димы Якушева, суицидента, даже знали имена тех, кто “сдвинул ему крышу” (тех самых Маховского и Яценко). Более того, за всем маячила некая незарегистрированная секта — “Новый Ковчег”.

Я просто записал на камеру несколько интервью — с теми же родителями-друзьями. Но всплыли новые фактики, потащили за собой другие, “Ковчег” этот оказался компашкой всерьез стремной, в общем, вышел полноценный фильм, да еще с эксклюзивом, а у фильма вышел совершенно непредвиденный резонанс, а резонанс имел довольно непредсказуемые последствия — как для моей профессиональной судьбы, так и для “Ковчега”…

Дело в итоге таки завели, Маховского с Яценко таки задержали. Этим, впрочем, все и ограничилось: остальные сектанты рассосались, да и из задержанных один просто ушел в глухую несознанку, а второй (Маховский) стал косить под шизу. Освидетельствовала его как раз юридический психолог Валерия Плотникова (и признала вменяемым, а значит, подсудным — в перспективе). А меня, естественно, дернули свидетелем.

Так что нашим кофейным посиделкам почти два года. Мы с Лерой пьем кофе. В основном. Пересекаемся раз в неделю приблизительно где-нибудь в центровом кабаке — и пьем кофе. И разговоры разговариваем. Если при разговорах этих случается присутствовать кому-нибудь из ее или моих знакомых — он быстро замолкает и принимает позу почтительно непонимающего свидетеля. Как-то побывавшая таким свидетелем одна Лерина подруга призналась ей потом, что просекла не больше трети из услышанного. Любим мы, короче, слова говорить всякие.

Единомышленников находишь иногда совершенно неожиданно и в совершенно неожиданных сферах. Тем они ценнее: в силу сочетания энергетики единомыслия — с разницей в опыте и угле зрения. И то, что Лера старше меня на семь лет, и опыт у нее вполне богатый и при этом достаточно специфический, экстремальный даже местами (и всяко сильно отличный от моего), заставляет меня кофепития наши ценить и регулярность их блюсти (каков обратный интерес, понятно менее… ну да ладно).

Человек она умный, причем весьма, причем склад ума у нее совершенно не бабский: жесткий, логический и достаточно беспощадный. Абсолютно, в общем, не исповедальный. И все равно я делюсь с нею большим, чем, наверное, с кем бы то ни было. Просто чтобы поверять свои впечатления и оценки ее опытом.

Тем более что в течение этих двух примерно лет творятся со мной довольно странные вещи, оставляющие довольно неопределенные ощущения.

Четыре года назад мы — я, Ромыч Биука, Илюха и Макс — ездили на Аландские острова. С рюкзачками пешочком прошли за неделю весь архипелаг с востока на запад (благо между островами там везде паромы: от платформы на цепи до многопалубного лайнера) — до самой Маарианхамины. Это был наш самый первый бросок “в дикость”, с которого и начался для меня недолгий, но столь драйвовый “экстримный” (ну, относительно!) период: уже на следующий год мы штурмовали Высокие Татры, а потом Эльбрус. Но тогда, летом 2000-го, все мы были абсолютнейшие в этом деле чайники, жили в брезентовой палатке советского производства, доставшейся Илюхе от увлекавшихся еще в собственной молодости туризмом родителей, и осваивали одолженную у Гвидо Эпнерса горелку “Кемпин-газ”; факт же ночевки на голых скалах в спальниках под открытым небом (по причине невозможности вбить колышки палатки в почти безальтернативный на Аландах гранит) вызывал в нас длительный приступ гордости собственной неприхотливостью.

На одном из островов, забашляв соответствующие марки, мы растянули-таки своего брезентового монстрика на специально под это дело отведенной лужайке. Попозже, где-то уже в белой финской ночи, на той же лужайке приземлилась четверка приехавших на велосипедах девиц. Ситуация взывала — и не успели велосипедистки поставить свою палатку, как Ромыч с Максом, спешно мобилизовав подыстратившуюся на скальных ночевках импозантность, отправились к ним. Приглашать на наш костерок.

Уходили они бодрым гусарским аллюром, вернулись же пять минут спустя подламывающейся походкой унюхавшихся эфира, и первыми словами Ромки по возвращении было, адресованное к хрестоматийной максиме “Не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки”, безнадежное “Пацаны, я столько не выпью!”. Девицы оказались финками, причем (что не было, к несчастью, вовремя распознано в белой, но все же ночи) полномочными представительницами чухонского типажа, страшнее которого я не видывал даже в Баварии. Тем не менее дело было сделано, и двоих из них, соблазнившихся компанией небритых латвийцев, нам пол той самой ночи пришлось развлекать светской беседой. И уж не знаю, как бы мы выдержали, если бы не Биука, впавший — не без посредства привезенного с собой (о ненормальных скандинавских ценах на алкоголь мы, слава богу, знали заранее) и срочно по такому поводу извлеченного “Истока” — в свое фирменное состояние вальяжного благодушия, удобно поместившийся на пенке, раскуривший трубку и принявшийся на превосходном своем аглицком выпендриваться в режиме магнитофона.