Геныч молчал, часто-часто моргая.
- Какая... в жопу... плантация? - выдавил он из себя, найдя силы сложить звуки в слова и сделать вдох - почему ему нужен вдох?! - чтобы произнести их.
Пиявка вытянул руку в сторону. Туман, словно ласкаясь обвил его пальцы и отполз назад.
- Жизней, Геныч, много. Очень много. Мы учимся, учимся и учимся. Только не спрашивай, для чего. На этом уровне такого знания нет. Когда ты сюда попадаешь, сначала ты просто... здесь. Ждешь, что проснешься. Или пытаешься себя развлечь, придумывая любые предметы: еду, украшения, книги, фильмы даже. Одежду можно - некоторые женщины, знаешь, какие себе наряды делают, ух! Только... ты вроде помнишь, какие эмоции должны быть. Какой вкус. Запах. Ощущения. А ничего нет. Картон во рту, картон в руках. Мелькают картинки - картон. Читаешь слова - картон.
Бросаешь это дело быстро. Все бросают. Нет смысла рядиться в долбаный кутюр, если на самом деле тебя давно сожрали черви. Или рыбы. Или печка крематория. А своя, посмертная одежда, вроде как... напоминание.
- Все равно не понимаю, - Геныч понял, что хочет расплакаться. Но слез не было, только глаза жгло. И ныло в груди, будто хочешь кашлять, но не можешь никак прокашляться.
Колян поднял голову. Вместо неба был густой туман.
- Пойдем, покажу кое-что, - поднялся Пиявка на ноги. Геныч встал следом.
Они двинулись по перрону, налево. Или направо. Смотря от какой стороны скамейки считать. Пока шли, Пиявка молчал. Геныч разглядывал людей, жадно впитывая в себя детали одежды, выражения лиц, обрывки слов.
Хоть что-то. Хоть что-то
- Вот, смотри, - Пиявка остановился и ткнул пальцем в кучу одежды возле одной из скамеек. Куча выла. Куча нещадно смердела.
- Это... что? - Геныч отбежал на три шага назад и резко отвернулся, борясь с тошнотой. Страха больше не было.
Был ужас: воняющий, ледяной и бесконечный в своей немилости.
- Надо дыхание задерживать, - Пиявка тоже отвернулся и встал рядом с Генычем.
- Это один из сотрудников концлагеря. Помнишь, я про них рассказывал как-то?
- Я помню, что ты на историческом недоучился, - Геныч перевел дух. - Все трепал, трепал, на каждой попойке.
- История многому может научить, но на ее уроки мало кто ходит, - выдал знакомую фразочку Колян. - Ты помнишь, чем занимались в концлагерях?
- Помню, - буркнул Геныч. - Пошли отсюда, а? Вон, скамьи через три сядем. Ты, я помню, под Новый Год как-то про них такого порассказал, что мы с Зубилом себе чуть ли не ангелочками показались. Весь праздник нам чуть не испортил этими своими историческими деталями.
- Я не знаю, почему эту душу оправили сюда, а не на нижний уровень, - Пиявка дернул плечами. - Но, когда мне становится совсем паршиво, я прихожу посмотреть.
- Помогает? - на самом деле, ответ на этот вопрос Геныча не волновал. Волновало чтобы все-таки не наблевать. Несолидно как-то.
Геныч продолжал цепляться за привычные мерки как за спасательный круг.
- Последнее время- перестало.
Колян прошел чуть вперед и сел на краю перрона, свесив ноги. Геныч последовал его примеру. Внизу были рельсы, поросшие серой, пожухлой травой.
Ну да. А чего он ждал? Красных маков?
Геныч даже не стал спрашивать про нижний уровень. Скорее всего, там было еще паршивее, чем здесь.
- Через какое-то время ты начинаешь... вспоминать. Все, что сделал, - вернулся к рассказу Пиявка. - Ты не можешь не думать об этом. Каждая история, каждое слово - все в мельчайших подробностях. Снова. Снова. Снова. А потом приходит Читающий. Он говорит с тобой. Он читает тебя, как книгу. Он... взламывает тебя, как замок... Помнишь Пал Палыча? - неожиданно перескочил на другую тему Колян.
- Помню, - Геныч, пожалуй, уважал старого вора. И даже дернулся было, когда узнал, что родные обобрали того до нитки и спихнули, еле живого после инфаркта, в городскую больницу. Дернулся - но не успел.
- А потом ты начинаешь чувствовать. По-настоящему, - снова перескочил Пиявка. - Ты видишь, где мог, а где не мог поступить иначе. Какие были варианты. Что на самом деле тобой двигало. И ты чувствуешь. Все, что чувствовали другие люди, все, что ты сделал.
Снова. Снова. И снова.
Колян осекся, выравнивая сбившееся дыхание. Геныч очень внимательно пересчитывал пожухлые травинки внизу.
- Словами все равно не передать. Как будто с тебя сняли одежду, кожу, и ты не можешь убежать никуда. Вообще никуда. Хочешь ори, хочешь стони, затыкай уши, проваливайся в то, что здесь зовется сном. Ты все равно будешь ощущать... И знаешь, Геныч... Я к этой боли пока еще не привык. Я тебя увидел, я на тебя отвлекся. Но она все равно со мной.
Ты не поймешь, пока не почувствуешь.