- А убийц сортируют, ты представляешь? Кто на войне был, выбора не дали, кому по кайфу было, у кого работа такая. Кто случайно. Кого-то сразу на другой уровень приводят, мол, нечего тут делать. А кто-то застрял. Мне еще повезло, всего-то шестьдесят лет подождать, потом помучиться, а потом, может, и на другой уровень пустят.
- Что будет, если долго идти вперед, по рельсам? - повторил оставшийся без ответа вопрос Геныч.
Колян поднялся на ноги.
- Ничего. В какой-то момент ты выйдешь к той скамейке, где очнулся в первый раз. Они все одинаковые, но ты ее все равно узнаешь. И ты не будешь ощущать, сколько времени ты шел. Ты можешь шагнуть в туман, но снова вернешься на рельсы. А по ним- к скамейке. В какую бы сторону ты ни шел.
- Ты куда? - поднялся следом за Пиявкой Геныч. Тот неопределенно пожал плечами.
- Пройдусь. Чего ж еще тут делать? Ты не бойся, я тебя найду. Наши скамейки недалеко друг от друга, не потеряемся.
- Как бомжи друг другу свиданку назначаем, - плюнул под ноги Геныч. - И мне не страшно. Меня бесит это все.
Соврал, конечно.
Времени здесь действительно не было. Геныч разговорился с каким-то щеголеватого вида молодчиком, не поймешь какой национальности, и тот подсказал, как «придумывать» себе вещи. Наука оказалась нехитрой. Возникшие из неоткуда бутылки коньяка приятной тяжестью ложились в руку, икра темнела в наполненной льдом вазочке, огромный плоский телевизор невесть как висел в воздухе, пропуская сквозь себя людей. Двумя скамейками дальше пытались курить кальян - новенький долго ругался, не обнаружив не то, что сладкоголосых девственниц, но и даже простого «спасибо» за свою фанатичную веру, унесшую с собой жизни нескольких десятков людей.
- Здесь такие периодически попадаются, - кивнул на «кальянщика» Дмитрий, несколько раз приходивший перекинуться с Генычем парой слов. - Была вот бабулька одна. Внешне - чистый одуванчик. Во славу Господню, еще до революции, заморила своего слабого от рождения сына постами и придуманными ей же самой весьма суровыми ритуалами. Долго не могла понять, почему она здесь, и почему здесь нет того «Антихриста Анатолия, по недоразумению носящего рясу, который запретил ей появляться в его приходе и все пытался запретить вразумлять сына, греховного как всяк человек. Как всяк мужчина, наподобие отца его, сбежавшего с той дрянью», - процитировал Дмитрий.
- Потом поняла. И плакала не переставая.
- В смысле, много? - уточнил Геныч. Дмитрий покачал головой.
- В смысле, не переставая.
После этого разговора Геныч в первый раз попытался напиться. Добился лишь ощущения, будто в глотку ему запихали мокрой бумаги и выкинул бутылку с перрона. Бутылка исчезла, не долетев до рельсов. Икра была на вкус немного лучше: не бумага, а вполне себе плотный картон. Если постараться, можно даже уловить оттенок клея, которым склеивали части коробки, откуда потом оторвали этот кусок картонки и подсунули Генычу.
Икра полетела вслед за коньяком.
Геныч так и не понял, какой фильм он смотрит. В памяти было название, но слова, действие - все словно утекало сквозь него, рассеиваясь клочьями тумана за спиной.
Геныч начинал понимать, почему так мало людей вокруг заняты чем-либо, кроме бесцельного хождения по перрону и редких разговоров.
Ни в чем не было смысла.
Потом пришли воспоминания. Эпизоды прошлого вспыхивали перед глазами с потрясающей четкостью, словно кто-то безжалостно, снова и снова, выдергивал Геныча «туда». Он ждал, когда придет то самое, что описывали как «боль других», «липкий страх», «невыносимая тоска», но ничего не происходило. Только проклятое кино в голове не замирало, не затухало и не отпускало. Зудело, зудело, как заноза под кожей. Никак не отвлечься. Очень многое Геныч давно забыл или заставил себя забыть, и вот теперь это проклятое, пропитанное туманом место вытаскивало у него картинку за картиной из головы, с неумолимостью садиста.
Помогали разговоры. За всю свою жизнь Геныч не молол языком столько, сколько сейчас. Он слушал истории из окопа, беспощадные и пронзительные по самой своей сути, любовные драмы, ужасные - даже по его понятиям - признания. Он узнал столько деталей жизни из разных эпох, что мог написать настоящий бестселлер - если бы был жив и если бы умел складно складывать слова в строки.
Теперь Геныч понял, что все эти состояния - Пиявка, хватающий ртом воздух, Дмитрий, замирающий от внезапно нахлынувших эмоций, вся эта концентрированная физическая и душевная боль были здесь желанны. Их начало означало, что когда-нибудь придет Читающий и наконец-то отмерит, сколько еще осталось ЗДЕСЬ.
Самые ужасные трущобы, самые мрачные перспективы были ожидаемы как грядущее благо, ибо они означали новую жизнь. И возможность однажды в посмертии оказаться на другом уровне.