Последние месяцы 1917 и первые дни 1918 года не обещали благоприятного решения вопроса сербско-хорватско-словенского объединения. Казалось, что предпосылки объединения — победа в войне и распад Австро-Венгерской Монархии — не будут созданы. Страх из-за революционного брожения в средней Европе и «вакуума», который бы создался при развале Австро-Венгрии, решительно влияли на мнения союзников, что Монархию необходимо федерализовать предоставлением автономий.
Выступая 5 января 1918 года перед представителями тред-юнионов с речью о целях Британии, Ллойд Джордж высказал благосклонное отношение к этой идее; югославянским народам он пообещал в рамках Монархии автономию, а Сербии и Черногории гарантировал восстановление и возмещение убытков[435]. Почти одновременно, 8 января, президент Вильсон в послании Конгрессу свое отношение к возможностям решения югославянского вопроса определил следующими двумя пунктами: «Народам Австро-Венгрии, место которых среди иных народов мы желаем видеть обеспеченным и гарантированным, будут предоставлены самые широкие возможности для автономного развития»; «Сербию и Черногорию нужно реэвакуировать, оккупированные территории восстановить. Сербии предоставить свободный и надежный выход к морю, а взаимоотношения отдельных балканских государств упорядочить с помощью дружественных договоров по исторически установленным линиям принадлежности и национальности»[436].
Югославянское движение в рамках Австро-Венгерской монархии не имело сил более серьезно пригрозить дезинтеграцией. Радикальный антисербизм официальной политики несомненно оставил глубокие отпечатки. И выступая за объединение Хорватии, Славонии, Далмации, Боснии и Герцеговины в рамках Венгрии, и требуя триалистического переустройства Монархии, все политические силы заявляли о верности дому Габсбургов. Открытых требований по поводу объединения с Сербией и Черногорией не было. Требования австрофилов Сербии созвать Учредительное собрание, свергнуть правительство на Корфу, сменить династию Карагеоргиевичей и сформировать австрофильское правительство в Белграде, а также настояния династических кругов Черногории заключить сепаратный мир вписывались в вынужденную тактику Вены и Будапешта достичь «почетного мира» дипломатическими средствами. Казалось, все подтверждало тезис, что Австро-Венгрия будет великой силой и в будущем[437].
Кризис в решении югославянского вопроса вызвал неизбежные изменения в политическом сознании главных действующих лиц событий. В предыдущие годы формирование сознания об этническом родстве растворяло Сербию и сербов в югославянской общности, навязывая отказ от своей особенности. С другой стороны, объединение воспринималось как способ избавления от чужой власти Австро-Венгрии. Соответственно, отказ от существующей исторической традиции и от сербской государственности имел смысл, поскольку в перспективе было югославянское объединение. Если же оно не осуществлялось, то возникала потребность, чтобы сербский вопрос решался посредством расширения Сербии за счет областей, которые сербская политическая элита считала своими. С другой стороны, у хорватских политиков, которые входили в Югославянский комитет чувства национальной особенности и далее были весьма сильны. Сербская внешняя политика в те месяцы, после утраты опоры и поддержки co стороны российской дипломатии, находилась в поисках новой политической концепции. Программы сербского правительства и Югославянского комитета, несмотря на совместную Декларацию, все больше расходились. Общим у них было лишь представление o территории, которую необходимо «собрать» под одной государственной крышей, тогда как взгляды на способы объединения и внутреннего устроения государства все больше разнились и отдалялись.