Хотя приведенные слова дипломатичными назвать нельзя, они соответствовали несдержанному характеру Вильгельма II. С другой же стороны, отражая попытку улучшить охладевшие за лето отношения с Веной, они ясно указывали на политическую ориентацию, которую следовало избрать[59]. В декабре 1913 года Вильгельм II до ведома австрийской стороны еще раз довел, что «сербы должны быть запряжены в воз Монархии так или иначе». Резкость, с которой он относился к сербам, вытекала из глубокой антиславянской настроенности, а также из того, что в Сербии он видел представительницу России на Балканах[60].
Судьба Габсбургской монархии, самой верной союзницы Германии, на протяжении десятилетий зависела от ее внешней политики и от поведения народа внутри ее границ. Оба фактора стабильности государства в последние десятилетия XIX века и в первые годы XX века подвергались серьезным испытаниям[61]. Аристократия и дворянство, из которых рекрутировались высшие кадры армии, дипломатического корпуса и государственного аппарата, связывали свои судьбы с Веной и составляли ядро власти. Идеалом многочисленного чиновничества, неоднородного в национальном и социальном планах, тоже было единое государство. Формировалась сословие, распространявшее культуру немецкого языка и посредством государственного аппарата осуществлявшее германизацию общества[62].
В стремлении обеспечить «прочность и мощь» правящая династия Габсбургов на протяжении истории безоглядно манипулировала своими народами, меняла идеи, методы правления, союзников и политиков. Когда ее вынуждали на уступки, Монархия делала их неохотно и, как правило, запоздало, да и были они всегда слишком малыми для того, чтобы удовлетворить подвластные народы. Такие политические шаги вызывали все больше проявлявшееся недовольство, которое перерастало и постоянную борьбу за децентрализацию империи. Носителем недовольства было мелкопоместное дворянство Венгрии, отличавшееся упорным национализмом. Складывалось сословие, которое получало свойства нации и традиционный патриотизм которого перерастал в национализм нового типа, поставленный на службу сохранения классовых привилегий. В итоге индустриального развития классовые противоречия приобретали и национальный характер. Промышленникам, преимущественно немцам по национальности, противостояли рабочие различных национальностей. Распространение грамотности и просвещения привело к массовости национальных движений. Интеллектуалы, не принадлежавшие к ведущим народам Монархии, взялись пробуждать «уснувшее национальное сознание своих отцов». Такие учреждения, как театры, библиотеки, общества культуры, издательства и журналы, способствовали быстрому созреванию национальных движений. В этих условиях свои устремления и амбиции оформлялись, подобно как у других народов Монархии, у южных славян. Исповедующие римско-католическую веру словенцы и хорваты чувствовали себя в Австро-Венгрии более других «как дома», из-за чего Вена с этой частью славянской популяции легче могла найти взаимопонимание. Искусной политикой их программы направлялись вместо борьбы за разрушение Монархии на приобретение благосклонности властей и получение мест в государственной бюрократии. Более прочному привязыванию к Вене способствовала также «миссия», которую на пользу Габсбургской монархии осуществляли римско-католические клерикальные круги[63]. Православное сербское население воспринимало Монархию как власть чужую, стремясь от нее освободиться. Сербы и к Вене, и к Будапешту, да и к Загребу, относились без доверия[64].
Во внешнеполитическом плане Австро-Венгрия старалась уменьшить российское влияние, «укротить» славянские народы, освободившиеся от многовекового турецкого рабства, и устранить результаты их побед над Турцией. Частью этой политики было и более глубокое проникновение на Балканы в 1878 году. Австро-Венгрия при возможности раздела Турции, в страхе от усиления сербского фактора, на Берлинском конгрессе отвоевала для себя право оккупировать Боснию и Герцеговину, населенную преимущественно сербским народом[65]. Так что оккупация эта была первым шагом австро-венгерского империалистического прорыва на Балканы. Таким образом предопределялась та политика, которая народы Австро-Венгрии, а также балканских стран, с каждым днем приближали к войне. С другой стороны, такая внешняя политика Вены, особенно после отстранения канцлера Бисмарка, встраивалась в германские проекты по обретению мирового могущества и становилась зависимой от намерений Берлина. Между тем, если Австро-Венгрия свои планы связывала с Балканами для Германии это пространства являлось только этапным для дальнейшего продвижения на Восток.
60
На формирование таких взглядов влияли и донесения германского посла в Вене, в которых, накануне войны помимо прочего указывалось: «События на Балканах взбудоражили все австрийское феодальное дворянство; оно с испугом смотрит, как накатывается славянская волна, и спрашивает, что же будет с Австрией. Это конец для немцев в Австрии». Цит. по: J. М. Jовановић,
63
В письме, которое 15 декабря 1886 года епископ Юрай Й. Штроссмайер направил папскому нунцию в Вене Серафино Банутелли, среди прочего сказано: «Я часто заявляю и повторяю, что мы, хорваты-католики Богом предопределены, подобно дрожжам все тесто южных славян пропитать и мало-помалу его к святому единству Католической церкви привести» (B. Крестић,
64
Ален Џ. П. Теjлор,