Окружение было весьма живописным и в мирное время, а война лишь прибавила колорита. Район был застроен двух-трех этажными белыми кирпичными домиками с красными черепичными крышами. Возле них росли сливы и кусты «купины» (ежевики), сохранились и остатки леса. К северу, где местность шла под уклон, застройка сменялась многоэтажными домами. Там были здания массовой застройки типа наших «хрущевок», а также несколько высоток «свечек» желтого цвета и других постмодернистских жилых сооружений. Градостроительный план красиво вписывал современную застройку в рельеф. Ближе к линии фронта здания были основательно, иногда — только с одной стороны — разрушены. Но дальше — обжиты, там обитали семьи сербских ополченцев.
В одном из помещений возле рынка на Грбавице разместилась временная церковь. Все православные храмы Сараево к тому времени оказались в руках мусульман.
Улицы местами перегорожены остовами автомобилей, стенами толщиною в один кирпич или висящими плащ-палатками. Все это — хоть какая-то защита от огня снайперов или способ затруднить им обзор. Колышущиеся на ветру плащ-палатки и одеяла чем-то мне напоминают красные флажки для охоты на волков. Снайперы из винтовок и крупнокалиберных пулеметов с оптикой обстреливали сербские районы с высот и огневых точек, расположенных в многоэтажных домах. Пересеченная местность в сочетании с разнообразной застройкой создавали много простреливаемых участков и секторов. Иногда людям приходилось входить в свои дома через окно: дверь оказывалась под прицелом. Средства массовой информации практически никогда об этом не говорили, акцентируя внимание лишь на аналогичных страданиях мусульман.
Вместо дорожных знаков в городе висят плакаты «Пази, снаjпер!» и «Пази, мины!» («Пази» — это «Внимание» по-сербски.)
Водопровод, как ни странно, еще снабжал город холодной горной водой. Однако во время частых перебоев жители выстраивались в очереди с канистрами у колонок в низовой части Сараево. Электричество и газ шли через сербскую территорию, а их подача обеспечивалась гуманитарными организациями.
На северной окраине Сараево глядела в небеса вражеская телевышка. Даже без антенн наши телевизоры брали ее программы. Примечательно было лишь почти полное отсутствие коммерческой рекламы, превратившей российские телеканалы в гинеколого-зубоврачебные. Зато шла прекрасная реклама «Армии БиХ»,[49] где огромные исламские воины в камуфляже и черных очках принимали парады, где танки перемежались с минаретами.
Я помню и клип на музыку «That's my life», где в такт мелодии воин бежит в атаку и прячется за «естественными» укрытиями городского ландшафта. Бывали и сентиментальные картинки. Молодой парень в камуфляже и черных очках (которые, видимо, подчеркивает его «крутизну») закуривает и угощает карапуза — подрастающее поколение — какой-то пастилой. Наше ВоенТВ ничего подобного не создало — хотя образцы-то были под рукой. На антенну ловились также и хорватские программы. Таким был общий антураж, среди которого воевал РДО-3.
Отряд дрался бок о бок с сербскими четниками. Обычно так мусульмане, а с их подачи средства массовой информации (и «наши» и «не наши») называют всех сербских ополченцев, придавая слову «четник» негативный оттенок и делая его чуть ли не синонимом фашиста. Некорректно. Четники сейчас — это только члены националистической партии СРС, носящие огромные шевелюры и бороды. Их эмблема — череп с костями и надписью «З вером у Бога. Слобода или смрт» («С верою в Бога. Свобода или смерть»). Она эпизодически запрещается в самой Сербии. (Так же некорректно называть моджахедами всех мусульман-босняков.)
Сараевский период совпадает с переходом войны в конфликт малой интенсивности, и количество русских — это своеобразный оптимальный минимум. Журналистов, которые о них писали, в ту пору было, пожалуй, больше, чем добровольцев.
В начале 1994 года еще один русский отряд численностью до пятнадцати человек действовал также под Озреном (Северная Босния, к юго-западу от Посавинского коридора). Его происхождение и судьба мне неизвестны. Один из озренских добровольцев был снят на пленку в начале 1994 и показан по РТР летом 1995 года. Оператора вскоре разыскала его мать, а сын так и не вернулся домой.