— Насколько я знаю, наш город расположен в краюшке мелкой котловины, значительную часть которой заполнило Жемчужное море… Сами понимаете, склоны и овраги по окраинам. Куда ему по дорогам нашим? И представить не могу, даже и в этом случае, если это сухопутный корабль, зачем тратиться на паруса, если наши машины и без того нормально ходят? Не, тут что-то иное, но что? — говорили так скептики в толпе, повышая голос для того, чтобы их заключения услышали как можно большее количество населения.
Слышали его и дети, находящиеся поблизости, но ничего не смогло бы их отвлечься от восторга при той мимолетной мысли, что это мог быть сухопутный корабль.
— Кая, смотри хорошенько! Мы будем кататься на сухопутном корабле вместе, накупим мороженого, шоколадных зайцев. Корабль, а по земле идет! Ничего себе!
Подобные разговоры — и легкомысленные, и наполненные домыслами, и опровергающие предыдущие, тихо, но усердно, овладевали всей площадью. Вот даже заговорили на балконах, а говор оттуда обычно распространялся по соседним, отдаваясь в соседние районы и даже на окраины, где еще могли быть дома с балконами, стоящие друг напротив друга на близковатом расстоянии, на таком, когда ты мог сказать что-то в раскрытое окно, а могли услышать тебя в окне соседнего дома. Слишком сильна была пауза, данная городу на обсуждение, все, пора. Ни мига откладывания! Господин с зонтиком резко махнул, сбросив с себя целый ком оцепенения, махнул так, как мы опрокидываем с плеч своих тяжелый, надоевший нам, груз, долго несомый.
Снова заиграл оркестр. На этот раз не шла флегматичная, спокойная утренняя музыка, а заударил мощный марш, играя нотами великой решимости. Дребезжащая барабанная дробь нарастала. И тут, незаметно для всех, под грандиозное эхо последнего барабанного удара и очередной гром хлопушек, высвободивших целые облака плотной белизны, запрыгнул в раскрытую кабинку махины маленький человечек, что-то нажал там, чего нам все равно не удалось бы увидеть сквозь блеск бумажек, ленточек, белизну дыма, и тотчас растворился. После всех звуков воцарилась тишина, вокруг все заволакивалось пеленой от игрушек, простиралась обширная тень, бросающая на брусчатку серые размытые тени, увеличивающиеся и растворяющиеся по мере возвышения чего-то невидимого многим людям на площади. Среди всего этого, что едва могли понимать люди, но уже посекундно достигающие разгадки мероприятия, раздалась неземная музыка, раздававшаяся смутным эхом девичьего хора, с которым целые возгласы восхищения, потрясения застигали близлежащие толпы площади. Задние лишь попрыгивали как могли, стараясь разглядеть действо, раскинувшееся перед всеми, но люди, сидевшие на балконах, лишь умиротворенно глазели в центр площади, не пытаясь вымолвить и звука. Казалось, каждый уже понял, что видит, но все же что-то мешало им поверить в это. Хор звучал уже не так громко, над постаментом возрастал рокот, уже не человеческий, но механический. Затухающее фантастическое пение, необычайный музыкальный эффект, пробудило в людях кое-что давно забытое в уголках их разума, связанное с жаждой полета. Подхватило звучание девушек эстетически-музыкальную жажду человека и понесло ее превращаться в удовлетворение, пробуждающее уснувшие воспоминания и мечты, что, и вправду, прямиком относились к действу. Оно только сейчас открылось их глазам в истинном облике. И каждый уже озвучивал то, что видел, в чем уже не видел заблуждения и не сомневался в этом.