— Скажите честно, Иоханнес Александрович, вы-то сами убеждены, что дезинтегратор это уже совершенная машина, а силикальцит уже стал лучшим строительным камнем?
Наступила тишина. Лехт поднялся и ответил:
— Нет, не убежден.
— Вот видите, — улыбнулся Гурин.
— Да, не убежден, — повторил Лехт, — я уже говорил, что мы находимся в начале пути. В этом наше преимущество перед многими исследователями, которые полагают, что они уже прошли весь путь.
В зале возник едва сдерживаемый смешок. Туров постучал карандашом по графину и обратился к Гурину:
— Продолжайте, Владимир Владимирович.
— Вот видите, — повторил Гурин, — сам изобретатель, всеми уважаемый доктор технических наук Иоханнес Александрович Лехт признает, что они находятся в начале пути. В начале пути. А мы все, люди науки, хорошо знаем, что это означает: силикальцит еще не созрел для массовой промышленной технологии.
Лехт поморщился от этого «мы», но промолчал.
— Все это так, — продолжал Гурин, — нам надо посмотреть правде в глаза. Именно этого ждет от нас народ, доверивший нам такое большое дело. Итак, как же быть?
Гурин был как будто искренне озадачен. Лицо его стало грустным, он был как бы во власти боли и сострадания. Но он нашел в себе силы приободриться и найти, как говорят, — «выход в трудную минуту».
— Мы должны быть мудрыми, — сказал он назидательно, — иначе говоря, думать и решать на уровне государственных деятелей, а не узколобых эгоистов. Стало быть, надо избрать тот путь, который испытан, может дать наибольший эффект. Уже сегодня. Ведь народ наш хочет жить в новых квартирах теперь, а не в будущем.
Иностранные фирмы покупают лицензии на силикальцит — честь и хвала Лехту. А у нас есть выбор. Мы — народ богатый. У нас талантов не занимать. Всем наш народ, наше государство дает возможность искать, творить, открывать новое. Но мы должны отдать предпочтение тому камню, который имеет наибольшую перспективу. Я имею в виду силикатобетон.
— Я должен вам напомнить, — Лехт встал, прошел мимо длинного стола президиума к трибуне и громко повторил: — Должен вам напомнить, что именно так рассуждали немецкие фабриканты красного кирпича, когда они затормозили выпуск силикатного камня, созданного Михаэлисом.
— Ну, это уже слишком, — вступился за честь Гурина вскочивший с места Королев.
— Я хочу поздравить Владимира Владимировича с трогательным единением с этими немецкими фабрикантами начала двадцатого века. — Лехт не обратил внимания на выкрик Королева и быстро вернулся на свое место — к торцу стола.
В зале кто-то крикнул: «Это уже не технический совет, а бог знает что», все зашумели, заговорили. Туров размахивал своим карандашом, как дирижерской палочкой, стучал им по графину, но успокоить никого не мог.
Гурин тоже покинул трибуну. Он понял, что дальнейшая полемика с Лехтом не принесет ему славы, а может сорвать с него те радикальные одежды, в которые он обычно рядился, когда выступал. К тому же Гурин не хотел брать на себя всю ответственность за подготовленное Туровым решение. В этом деле не все было сделано по-умному, «по-игроцки», как любил выражаться Гурин, и он предпочел не садиться с Туровым, Королевым и Долгиным в одну тележку. Гурин любил сравнивать свою деловую жизнь с охотой. Страстный охотник, он по себе знал всю горечь разочарования, когда облава оказывалась неудачной, а дичь ускользала в чужую сумку. В конце концов, все, что Гурин мог, он сделал. И с достоинством, той же походкой вразвалку вернулся в зал.
Туров провожал его гневным взглядом — не на такую помощь он рассчитывал, когда пригласил его в кабинет, показал проект решения, попросил поддержать, выступить. Нет, не тот уже Гурин, трусоват, стар, мягкотел. Пора бы ему и на пенсию. «Сколько ему лет?» — не мог вспомнить Туров.
В это время в заднем ряду зала он увидел седого человека, поднимавшего руку. «Прошу слова», — слышалось оттуда. И лицо и голос этого человека показались Турову знакомыми, и он решил, что сама судьба посылает ему спасительную помощь.
— Пожалуйста, проходите, — крикнул Туров и показал рукой на трибуну.
Седой человек торопливо прошел через весь зал и как-то неожиданно для всех — шумящих, говорящих, спорящих — появился на трибуне.
— Слово имеет… — запнулся Туров.
— Афанасьев, — подсказал человек на трибуне, поглаживая свои волосы.
— Слово имеет товарищ Афанасьев, — повторил Туров, и сразу же в его острой памяти возникла сухонькая фигура, загорелое, будто сдавленное лицо, виноватая улыбка, быстрый взгляд. Конечно, он встречал этого Афанасьева на железобетонном заводе на Волге, где тот был, кажется, главным технологом. И еще вспомнил Туров — хорошим технологом, его представили приезжему высокому начальству с обычной в таких случаях покровительственной похвалой — познакомьтесь, мол, с нашим богатырем, инженером-технологом, расскажите, Афанасьев, как мы с вами добились ритмичности. Афанасьев вскинул тогда глаза на своего директора и с той же виноватой улыбкой сказал: