Дьяк вполголоса рассказывал племяннику и сыну, которые тоже сидели за столом. Как видно, он выпил, ему хотелось поговорить.
- Послали нас сюда, в Углич, а здесь кругом родня царевича - Нагие, они чужих не любят. Мы для них - люди Годунова. А они его не жалуют.
- Не то слово, - перекрестилась Волохова. - Люто ненавидят. Слух прошёл, что Борис Годунов отравить пытался царевича малолетнего, а потом сюда сослал. Царевича мать воспитывает в ненависти к Годунову и боярам Московским, она не кто-то, а жена Ивана Грозного...
- Жена! - гоготнул дьяк. - Седьмая по счету.
- Как никак, а царица, - упрямо возразила Волохова. - А её - в ссылку. Каково ей? Вот она и лютует. И нас, людей Годунова, все здесь не любят. Сына к злу приучает. Виданное ли дело, десятилетний малец животных мучает, а мать его нахваливает. Зимой налепил полный двор снеговиков, достал сабельку и давай им головы рубить. И говорил, как станет царём, так будет поступать со всеми боярами, кто верой и правдой служит Годуновым.
- Проклятая служба нам досталась, наплачешься, - вздохнул дьяк. - Не дай Бог, что с царевичем случится!
- Царевич болен, падучая у него, - закрестилась мамка. - Припадки часто случаются...
Я заснул, и дальше не слышал. После я крутился как белка в колесе, меня загонял дьяк, посылая то за одним, то за другим.
В тот роковой день с утра светило скудное солнышко, я сидел на корточках во дворе, прислонившись спиной к стене. Как всегда со звонницы свешивался любопытный пономарь, а возле крыльца возился с мальчишками царевич.
Был он мал ростом, лицом необычно бел, на плечи спадали редкие русые кудри. А брови были густые и черные. Мальчишки играли в "тычку": кидали ножик в землю. С крыльца за ними наблюдала, не спуская глаз, мамка Волохова. Ее позвали зачем-то в палаты, она пошла в дом, тяжело переваливаясь на толстых, коротких ногах.
Мне было скучно. Дьяк Битяговский, с которым я должен был куда-то ехать, задерживался. Царевич играл с его сыном, и с сыном мамки.
Пономарь так и висел грудью на шатких перильцах, смотрел свой средневековый "телевизор", бесконечный сериал. Вместо экрана, наблюдая за тем, что происходит во дворе.
Я пригрелся на солнышке, и задремал. Проснулся от дикого крика:
- Убииииилииии! Убилиииии! Годуновы царевича убилиииии!
Кричала, потрясая руками, вырывая у себя из простоволосой головы седые волосы, выскочившая на крыльцо женщина в чёрных одеждах.
Я оглянулся и обомлел: царевич лежал на земле и дёргался, судорожно извиваясь всем телом. На горле у него алела рана. В руке был зажат нож, которым он тыкал себя, в припадке не понимая, что делает. Над ним склонились растерянные сыновья дьяка и мамки, пытаясь отобрать ножик. Сама Волохова, выскочившая на крики, переваливаясь утицей бросилась к мальчику.
И тут грохнул над головами колокол. Это любопытный пономарь, смотревший сверху во двор, ударил в колокола, услышав вопли о том, что царевича убили.
- Что ты делаешь, проклятущий?! - погрозила мамка Волохова. - Сейчас народ сбежится!
- Звони! Звони! - исступленно кричала женщина в чёрном. - Пускай народ идет! Пускай все знают, что люди Годунова царевича убили! Смееерть им! Смерть убийцам! Смерть прислужникам Годунова!
Она сбежала с крыльца и разъярённой птицей, взмахнув широкими рукавами, как чёрными крыльями, набросилась на перепуганную Волохову. Повалила на землю и стала таскать за волосы. Несчастная толстуха пыталась защищаться, но бесполезно. Обезумевшая мать царевича избивала её с безумной яростью. Из дома выскочили на крики люди и, не разобравшись в том, что происходит, закричали:
- Царевича убили! Царицу убивают! Ратуйте, люди добрые!
И бросились беспощадно избивать сыновей дьяка и Волоховой и несчастную мамку. Прибежал дьяк Битяговский, попытался остановить избиение, но понял тщетность своих намерений и полез на колокольню, уговаривая пономаря прекратить трезвонить. Пока он лез на колокольню, прибежали мужики и бабы с коромыслами, дубинами, вилами. Чудом вырвавшаяся Волохова попыталась встать у них на дороге. Упала перед толпой на колени и закричала, раскинув руки:
- Людииии! Одумайтесь! Людиии!
И захлебнулась в крике. Её ударили дубиной по голове. Она потянулась за бегущим мужиком с дубиной, пытаясь остановить, ухватить его за рубаху:
- Игнат! Не трожь их! Они же еще дети!
- А мне всё едино! - заорал бородатый мужик и, отпихнув мамку под ноги набегающей толпы, бросился к сгрудившимся возле несчастных сыновей дьяка и мамки людей, которые безжалостно пинали их ногами.
- А ну, разойдиииись! - заорал мужик. - Дай душу отвести! Дай боярских детишек потоптать!
И обрушил дубину на голову окровавленному подростку. Толпа сомкнулась вокруг ребятишек. Окровавленный царевич лежал в стороне, про него все забыли.
А колокол звонил и звонил, народ всё прибывал. Во дворе стало тесно, когда с колокольни спустился дьяк Михаил Битяговский. Он не сумел попасть наверх, люк на звонницу оказался надёжно заперт, и чёрный пономарь, обезумевший от вида крови внизу, от картин дикой расправы над беззащитными людьми, выплясывал сумасшедший танец, вызванивая что-то дикое.
Дьяк попытался образумить народ. Он кричал:
- Одумайтесь! Почто невинных убиваете?! У царевича падучая! Он сам на ножик наткнулся!
Люди отпрянули от растерзанных тел подростков, и остановились напротив дьяка, тяжело дыша и пытаясь хоть что-то понять. Но продолжить дьяку не дали. Из толпы вышел бородатый Игнат, у которого руки были в крови. Капли крови были у него даже на лице.
- Ты что тут стоишь, боярский прихвостень?! - зорал Игнат, обнажив плохие редкие зубы. - Бейте его, люди православные! Он антихристу служит!
И подавая пример, замахнулся на дьяка дубиной. Дьяк бросился на крыльцо, пытаясь укрыться в доме, но его вытащили на улицу, заодно прихватили ещё кого-то, кто попытался заступиться за него...
Били их жестоко. Толпа совершенно озверела.
Я сидел, как гвоздями ужасом к стене прибитый. Не в силах был даже убежать. Вот он - страшный, жестокий, бессмысленный и беспощадный русский бунт.
Страшно!
С трудом нашёл силы и ушёл со двора, залез на чердак и сидел там два дня без еды и питья, боялся выйти на улицу. Два дня город горел. Жгли всех, кого подозревали в службе Годунову. Убивали служивых людей. Потом в город пришли стрельцы, и были допросы. Всех горожан без разбора на правых и виноватых собрали и погнали пешком в Москву.
Мы шли, подгоняемые кружившимися вокруг нас всадниками. Впереди, на телеге, везли тот самый колокол, в который бил пономарь, подняв народ...
Стояли угличские горожане понурой толпой перед Царским крыльцом, окруженные пешими и конными воинами. Вокруг безмолвствовала толпа москвичей. Стояли долго. Пошёл дождь, но никто из зрителей не расходился. И вдруг я понял эту тишину: народ, безмолвствуя, выражал своё неодобрение Годунову. Боясь открыто поддержать мятежников, вместо порицания окружив их молчанием.
Вот так народ безмолвствует.
Ждали Годунова. Как говорили вокруг - Годунов молился.
- Ему есть о чём молиться, - презрительно сплюнул под ноги стоявший рядом Игнат.
- А тебе не о чем? - не удержался я.
- А мне не о чем, - равнодушно пожал плечом Игнат.
- Это почему же так? Или ты людей не погубил?
- Потому и не о чем мне молиться, что я людей погубил, - равнодушно согласился он. - Бог молитвы мои всё одно не примет. Что его зря беспокоить?
И отвернулся, подняв голову вверх, задрав бородёнку. По лицу его стекали капли дождя, скользя, словно слёзы по грязным щекам. Мне стало жаль Игната, но вспомнились капли крови на его перекошенном от ярости лице, и я отвернулся.
Возле крыльца зашевелились, вдоль него встали щёгольские стражники с маленькими топориками на плечах. На крыльцо вышел высокий, но сутулый, человек. Он встал на верхней ступени и брезгливо осмотрел толпу, стоявшую перед ним.