8. В вотчине
Белка всё-таки была дома. В тепле, на мягкой кровати. Она думала, что будет этому рада, очень рада – ведь там, в бараке, ей приходили лишь мысли о смерти. И очень болезненной. А сейчас, под защитой всей семьи, вышедшая из передряги почти невредимой, она отчего-то не могла радоваться.
На подступах к городу она потеряла сознание или просто уснула. А очнулась уже у себя, переодетая, укутанная. Повреждённый палец очень нежно перевязывала та самая цыганка, рядом рыдала Зуля. Рыдала так, будто Белка собралась помирать. На минуту Белка сама так подумала и приняла это до странного равнодушно. Так же отчаянно рыдающую Веснушку заперли дома её родители.
Через пару дней ничего не изменилось, оцепенение её не покидало. Белка думала о том, что вызвало у неё такое состояние, что из всего произошедшего заставило её душу замереть иссохшей безжизненной ветвью и потерять цветы? Потеря плода могла повлиять на тело, но сама Белка думала, что это, быть может, к лучшему. А угроза пыток и боль... об этом и правда было страшно даже вспоминать.
Ненадолго сбросил этот душевный паралич Шторм, который позже приснился ей. И который заставил её судорожно искать ту самую пуговицу, срезанную ею в день их встречи с его жилета. Во сне было очень темно. Мрак, беспросветный, гудящий множеством теней. Шторм был виден абсолютно ясно, он почти светился. У него не было руки, его глаза остекленели, а на шее подхлюпывал кровью глубокий порез.
– Белка, – шептал он, слепо таращась на неё. – Пуговку пришей. Пуговку.
От жути она подскочила во сне, Зуля спала на стуле крепко и беспечно, а Белка вскочила на ноги, хотя до этого еле поднималась с постели, и начала рыться в своём пиджаке, нашла во внутреннем кармане эту пуговицу и пришила дрожащими руками к рукаву. Долго сидела на полу, за что потом расплачивалась, снова выслушивая сопливые мольбы и причитания. Говорили, ей необходим полный покой. Ужасались, когда она не хотела есть. Давали что-то... что-то для поддержания её сил, какие-то таблетки.
Начали возвращаться те, кто ушёл в тот мерзкий день убивать. И похоронили Шило. Он бился так яростно и безумно, его никак не могли взять живьём. Белку на последнее прощание не пустили из опасений за её здоровье. Одна из цыганок напугала всех последствиями кровотечения и возможной инфекцией. Кривой боялся даже заглядывать к ней, Тесак был ещё в ярости, после зачистки форта он пришёл только наспех перевязать раны и потолковать с Кривым, а потом снова уехал. Намечалась крупная разборка, ведь Утопший и его близкий круг смылись. Поэтому-то банда так долго и тщательно искала след...
От цыганки Белка узнала о начавшемся восстании в море. Не всех пленных тварей удалось довезти живыми, но кто ещё держался, получил поддержку, а позже их вернули соратникам. И, как оказалось, русалы очень бурно отреагировали на эту помощь, а цыганку прозвали Вестницей. Всё из-за того, что это она отперла тогда чудной замок, а дух надежды воспрял в пленниках.
– Я говорила, что это ты дала мне ключ, – рассказывала ей Вестница, легко принявшая кличку, рассказывала нараспев, как сказку. – Они знают тебя. И называют другом... клянутся в вечной признательности и верности. Там, среди пленных, был кто-то важный. Их всех из-за этого кого-то могли уничтожить. Но не теперь. Спасибо, Белка.
– Зачем ты меня благодаришь?
– Ты доверилась.
– У меня не было выбора, да и слишком многое зависело от обычного стечения обстоятельств.
– И пусть. Там были мои сёстры и мой отец. Они живы. Спасибо.
Наконец к ней пришёл Кривой. С чуть подрагивающими руками и опущенными в пол глазами. Что-то говорил. О новостях, о том, что будет дальше, что они могли бы сделать. Белка слушала его напуганную душу.
– Дядь, не вини себя. Ты не знал. Никто не знал.
Урод только тяжело вздыхал.
– Нет, я сглупил. Не принял всё всерьёз... Из-за меня погиб один из нас, чуть не погибла ты. Отныне я буду безупречен в своих решениях, клянусь тебе.
Белка привалилась к его боку, вдруг чувствуя слезы и желание выговориться, сознаться: