Зуля опускает тряпку на край таза и вдруг говорит:
– Белка, ты ж неплохая. Отчего ты разбойница?
– От того, что в семье моей все разбойники.
Зуля прикусывает губку.
– Ну ты же можешь не разбойничать.
– Нет. Уже не могу. Ты молчи лучше, девка, тут нечего говорить, – но Зуля не уходит, и Белка со вздохом, нехотя, поясняет: – Я Белка. И всё тут. Себя не переменишь. Я знаю, о чём ты говоришь: почему я всё торчу среди них всех и никуда сбежать не хочу? А потому что предавать я не буду. Хоть всю Беличью шкурку исполосуй. Перешла я тот порог, когда можно их оставить. Когда можно было жизнью своей рискнуть и удрапать. Но сейчас я этого делать не стану. Я за них всех сдохну, понимаешь? За всех и за каждого. И не стану я сейчас оправдываться и обеляться, я прекрасно знаю, что я такое есть. И тебе так скажу: я за них убью. За всех и за каждого. Против тебя ничего не имею, но только задумай крикнуть, пискнуть, выдать... Ты умрешь раньше, чем голос твой обретёт силу. Поняла? Иди, девка, иди к себе. Не трожь Белку и Белкину семью.
2. Дорога вверх
Белке приснился дурной сон. Приснилось, что она нашла на дороге игрушку, розового кота, мягонького, с белыми носочками, но всего грязного, мокрого. А вместо морды кошачьей и пуговиц-глаз – провал. Как дупло. Всё смердящее, кровавое, с лоскутами мяса. Во сне она оставила игрушку у обочины дороги, в кустах, но везде потом она ей мерещилась, куда не пойди. И как ложится она на кровать, отдохнуть с дороги, прикроет глаза – пух! – что-то не так. А открывает глаза тёмные, большие, всегда чем-то обеспокоенные, а на неё как будто смотрит этим месивом кот-игрушка.
Проснулась она резко, когда только начинало светать. И в ушах стоял шорох крыльев. На мгновение показалось, что ангел стоит у кровати и готов уже продырявить Белку насквозь своим золотым копьём, взметнув в воздух пыль и пару красненьких капелек. Белка лежит, еле дышит, прислушивается. Значит, рядом они. Чутьё не подводит.
На рассвете выходит в простеньком платье на тонких бретельках, в сереньком таком, тёмном, с узором в бледно-розовый цветочек. Она уже несколько дней так ходит, привыкает. Всё семейство одёжку переменило, затерялось среди многих. Белка заходит к Рябому. Баба его – вдовка в этом городке, с задрипанной комнаткой в старом домике. Теперь она уже матушка двоих деток, меленьких, розовых, кряхтящих, словно поросятки. Вдовка кормит маленького грудью, чуть съёживается, когда Белка входит в комнату. Рябой стоит у кровати, на которой шевелится второй младенец, смотрит задумчиво.
– Что, Белочка, пора?
– Да.
– Мы не знаем, что делать. У нас нет никого, кто понимал бы в обрядах. А не рано им? Такие маленькие ещё.
Белка смотрит на ребёнка, но ей чудны мысли о том, что это человек. Мать следит за ней встревоженными влажными глазами.
– Не знаю. Ты просто держи из аккуратно. Спешить не надо, побольше возни, расшаркиваний. Делай первое, что придёт в голову, так вернее.
Рябой чешет щетинистую щеку, пористую кожу скулы. И ничего не говорит. Они мало разбираются в священных порядках, впрочем, как и многие другие, выброшенные за территории монархий. В окраины мира священнослужители не захаживают, порядки и правила позабылись, но Белка точно знала, что детей омывают водой и нарекают именем, вместе с которым полагается ангел. Вроде свой собственный, но все это брехня – удел ангелов в верхних пределах обитать. А иначе они бы свободно ходили по земле постоянно.
– Не бойся, Вдовка. Мы детей не трогаем. Пусть только умилят ангельские взгляды и вновь под твоим надзором окажутся.
Лето цветёт зелёным и голубым. Яркими, не остывающими красками зноя и жара, зеленью травы и ясным небом. В тяжёлый медный таз налили воды, колодезной, ледяной. Спешить некуда – пусть воду нагреет солнце. Люди, решившие поглядеть на крещение, собрались все в одном месте, у полянки в окраине городка, откуда видны лишь низенькие деревянные постройки. Собрались не все: Кривой слишком бросался в глаза своим уродством, мутные блеклые глаза Тесака выдавали в нём остывшего ко всякой жалости убийцу, Душечка, новоприбывшая в их семью, была чересчур распущенна, хотя хотела идти. Белка ей запретила. В семье высоко ценили Белкину чуйку, её размышления, соображения. Огонёк был прав, ангелов едва ли удастся обмануть, но не надо явное делать ещё яснее.
Белка сидела под кустистым кровом орешника, примяв травинки дырявой шерстяной подстилкой.
– Белка! Белочка, ещё раз покажи, – просит Веснушка, подобравшая рыженькие волосики ленточкой. – Где я спрятала заколочку?
Она крутиться рядом, стараясь лишний раз прикрыть левый кармашек, что лишь яснее даёт понять – там лежит блестюлька.