Полис манит разрезающим над собой светом небо и шумливостью улиц. Кажется, весь мир с опустелых земель собрался там, дабы отдаться предсмертному танцу.
Женщина
Зову Хозяина Монастыря, несущегося мимо примерочной комнаты, и одариваю оголённой поясницей, которую потребно спрятать за корсетом.
– Помоги, Отец, – издеваюсь я и обращаюсь к зеркалу.
Мужчина осторожно подходит и, поймав мой взгляд в отражении, пальцами путается в шнурках. Делает то медленно, осторожно.
– Пытаешься соблазнить? – уточняет наверняка.
– Нет нужды, ты и так всё время ждёшь команды равно твоим собакам, которых я никогда не видела, но о которых говорили послушницы.
Хозяин Монастыря рассказывает историю о том, что собак этих не стало; один заносчивый Бог постарался. В голове держу мысль, что корсет затягивают пальцы, которые некогда натравили на монастырскую кошку одного из псов и тот задрал её. В голове держу мысль, что и сама окропила руки.
– Щвейки работают на костюмы для послушниц и послушников, – утверждает мужчина. – Однако по сменяющимся у тебя нарядам могу предположить, что ткани из Полиса идут исключительно на гардероб юной богини.
– Не думаю, что Хозяин Монастыря горюет от этой новости, ибо его глаза радуются от каждого появления упомянутой.
– Верно.
Заканчивает, но отходить не торопится. Смотрит. Прижигает дыханием затылок и склоняется, чтобы обдать теплом шею. Замирает, травит, травится сам. Нахожу его ослабленным и восторженным и хочу подбить, однако подбитой оказываюсь сама.
– Ты похожа на Джуну и Стеллу одновременно, – говорит Ян, стискивая мои плечи. – Характером, повадками, нравом, взглядами, взглядом.
Ловит его.
– Да, так и смотрела старшая: раздевала и линчевала в один момент; с ней ты либо чувствовал себя великим, либо ничтожеством.
– Помнится, у Гелиоса была ещё одна сестра, – отстранённо утверждаю я и пытаюсь стряхнуть чужие руки – безуспешно.
– Помнится правильно, но любил он только двух. Стеллу – как родственную душу, во всю силу братского сердца, Джуну…как женщину.
То удивляет, однако вида старательно не подаю.
– Я хорошо знал своего друга и знал, как Гелиос смотрит на женщин, с которыми спал. С Джуной он спал.
– Твой друг никогда не говорил тебе об этом, не открывался; для чего ты рассказываешь мне предположения?
– Чтобы ты знала, – ядовито улыбается Хозяин Монастыря. – Если даже я увидел в тебе Джуну, Бог Солнца не мог того не приметить. Она – пылкая, взрывная, безумная – смотрела лишь на него покладисто и послушно, трепетно и учтиво. Он же смотрел на неё как на расхаживающий кусок мяса, который дразнит и ждёт вонзающихся клыков. Но в том его проявление чувств. Знаешь, так говорят: любят единожды, остальные разы ищут подобных.
Понимаю, что к глазам накатывают слёзы. Так просто. Нет, не сейчас…не лучший момент, Луна, успокойся.
Не надо.
Ты вытравила их, напитала всей имеющейся солью подушки и заручилась перед самой собой более слабости не проявлять.
Хозяин Монастыря показательно удивляется и, всё так же прижимаясь грудью к спине, подбирает ускользающее от рук лицо: поднимает за подбородок и велит посмотреть в зеркало.
– Тебе что, Луна, стало больно? – спрашивает мужчина.
– Мстишь за сказанное о тебе и твоей подружке? – напористо уточняю я. – Слов своих не заберу и извиняться не буду.
– Мне и не нужно. – Хозяин Монастыря пожимает плечами. – Просто живи с этим знанием, как я живу с твоими откровениями.
– Всё-таки мстишь.
Хочу отойти, но Ян прихватывает и тянет обратно. Толкаю, однако остаюсь в мужских руках.
– Нет-нет, радость моя, посмотри. Смотри на нас. Смотри на меня. Смотри в собственные, на грани слёз, глаза.
– Пусти.
– Скажи что-нибудь про названную сестру Стеллу, дабы прижечь мои чувства к тебе. А я скажу что-нибудь про сестру Джуну, которая всегда с аппетитом смотрела на старшего брата и едва не на колени ему ползла (а, уверен, один на один так девочка и поступала, ибо всегда получала желаемое). У тебя очень красивое платье, Луна.