И я, словно бы состоявшейся только что беседы не было, спокойно вопрошаю:
– А чем ты занимаешься по жизни, Гектор?
– Чем придётся, – говорит мальчик. – Однако работа силой преобладает над работой умом.
Доливаю вина и усмехаюсь:
– Работа умом ещё где-то приветствуется?
Хитрый прищур выдаёт: работа в действительности бывает разной (а когда поручения разнятся есть грешно не уметь анализировать и прогнозировать). Крепкое тело выдаёт: работа не пренебрегает тяжестью, а оплата не пренебрегает съестным провиантом. О покрытых шрамами руками промолчу.
– Я бы могла оставить тебя при Монастыре, но в данный момент для тебя здесь поручений нет, – рассуждаю следом. – В связи с тем в твои обязанности (до передачи обязанностей управления Монастырём) входит беречь себя и не оступаться. Будь достоин имени отца.
– Разве же он был достойным? – щиплется Гектор и осушает бокал.
– Не всегда правым, но достойным. И всегда добивался своего.
Однажды не добился. Новой Богини. И то его – увы – сгубило; цикличность оказалась нарушена.
Я прижигаю щёку юнца поцелуем и, снабдив транспортом, отправляю по своим делам. Знакомство свершено, дело передано. Теперь у Монастыря есть достойный и законный наследник. На случай, если Бог Войны (или любой другой) отправит меня на плаху.
Бог
Находящееся в зените солнце заставляет набросить на голову капюшон. Средь песочных глыб наблюдаю кольцом собирающихся стервятников. Они кружат над тропой монастырских конвоев, отчего? Высылаю коня – кремового ахалтекинского – и мчу к измученному, поглощаемому зноем и песком силуэту. Спутанные волосы чистой платины стегают по чёрному платью. Босые ступни оставляют отпечатки в рисунке шин от некогда проехавших автомобилей. Солнце набирает всю свою мощь, чтобы прижечь непокрытую голову незнакомки. Зову.
Девочка пугается и резво оборачивается, вместе с тем в ногах у неё вздымается облако пыли. Платиновая голова обнажает искренний страх, кричит, порывается в сторону. Бросаю поводья и, спрыгивая с лошади, бегу. Девочка бросается в руки и говорит, что секундой ранее кто-то укусил её. За песчаный бугор ползёт испещрённая чёрными полосами змея с треугольной головой; воздух разрезает кончик чёрного цвета. Обращаю внимание на выпуклый живот незнакомки, опосля – на кровоточащую ногу с ударом клыков. Девочка говорит, что ожидает ребёнка через несколько месяцев, однако ей дурно и она боится не пересечь пустыню. Прижимаю ладонь к её разгорячённому лбу, вижу испарины; кожа красная – словно вареная – отходит с некогда прекрасных щёк белыми хлопьями, под носом – запёкшаяся кровь; пульс частый (я сжимаю её запястья и прошу посмотреть на меня), зрачки почти заполоняют всё пространство голубых глаз. Тепловой удар, не иначе. Сколько она брела этой дорогой, сколько времени провела под солнцем?
– Что ты делаешь здесь? – спрашиваю я. – Сбежала из Монастыря?
– Не из него, а от него, – растерянно говорит девочка и теряет равновесие: беспричинно косится и падает в объятия.
– Для чего?
– Я хотела умереть, – признаётся наспех. Незнакомцам так душу не обнажают; значит, она не видит продолжение своей истории. – Вместе с ребёнком. Мне так стыдно за эти мысли, я не готова быть матерью и быть матерью для ребёнка, что не узнает отца и которую не признает отец, я тоже не готова. Была не готова.
– Что теперь?
– Идёт.
Падает на песок и стонет, хватает низ живота и резко выдыхает.
– Ты и не готова, – обдаю правдой. – Что изменилось?
– Прошу, спаси её. Помоги мне.
– Её?
– Это девочка, я чувствую.
Она говорит сбито, небрежно, быстро. Хватает за руки, молит, просит. Теряется, теряет сознание, приходит в себя, приходится с новой мольбой.
– Ты сама дитя, – ругаюсь я, но то не имеет никакого смысла.
Мы погодки, она видит равно юное лицо. Девочка воет, что не справится сама; не в её силах. Поперёк рыданиям и возгласам спрашиваю, чей дом она представляет и к чьему клану относится.
– Нет мне рода, нет мне клана, нет мне имени, – выпаливает, несколько отвлекаясь, незнакомка и вновь сжимает гудящий низ живота. – Я опозорила семью. Опозорила мужа, который таковым мне даже не стал.
– Как тебя зовут?
Вместо имени девочка стонет и коленями врезается в песок.
– Она идёт. Помоги мне.
Сжимает руку и вскрикивает; следом затихает.
– Кто отец? – хочу отвлечь беседой.
– Не спрашивай этого, прошу, не спрашивай.
Она стонет и с новой потугой ревёт. Схватки учащаются. Укус змеи – был ли безобиден?
– Я не справлюсь. Нет, я уже умерла, – девочка бредит; ныне – особенно. – Как тебя зовут? Ведь ты помог мне.