– Хозяйка? – балдахин отходит в сторону; хочу вскричать и погнать неугодную, но вместо одной девочки за дверьми спальни толпятся десятки. Заглядывающие в рот птички щебечут свои беспокойства, просят пустить их и искренне переживают. Едва удерживаю слёзы. Старшая по обязанностям девочка ступает совсем близ и замирает с полотенцем у лица.
Этого не было у Яна.
Их поддержки, их понимания, их доверия.
Они ощущали себя защищёнными от невзгод внешних, но царившая внутри Монастыря атмосфера незащищённости от управляющего скоблила их сердца ещё больше.
– Разрешите? – спрашивает девочка.
Позволяю взмахом головы. И смотрю в зеркало. Заплывший глаз плачет кровью, по веку тянется разрез. Полотенце впитывает краску, и девочка смывает металлический запах. Не этого желал мне Гелиос…И даже сейчас я думаю о нём.
Послушницы молятся за мать, которой могли лишиться, и за богиню, которая вступилась за них. Послушницы благодарят и плачут. Монастырь оплетается воем.
Пришедший вскоре лекарь говорит, что зрение на травмированный глаз не вернётся. В наших силах – не дать ему загноиться (ну просто чудо) и не позволить пустить заразу по телу (нет, право, великолепно). Сетчатка белеет, голубая радужка прячется за матовой поверхностью. Разрез затягивается, оставляя выбеленный шрам.
Я прозрела, как того возжелал глупый Бог.
Бог
Я прихожу к нему с мирным разговором, а получаю вызволенную и танцующую перед лицом саблю. Он кричит охраняющим его камням, чтобы те не приближались (очень самоуверенно и опрометчиво) и хвалится грядущей победой над великим страстником всего пантеона. Я прошу мальчишку уняться, но он наступает и пытается наколоть сердце. Призываю усмирить гордыню и отступить с миром, обещаю жизнь и порядок, заверяю в сохранности и спокойствии, но дивное огниво в груди не позволяет унять щебечущую злость.
Я отворачиваюсь от одного удара за другим, а юнец, с разгоревшимися щеками, пыхтит и восторгается:
– Убью тебя и сама Смерть мне подчинится!
Его энтузиазм неокрепшего ума заставляет думать, будто имена Богам даруются за человеческие почести. Однажды он делился мыслями, что нынешняя Хозяйка Монастыря заслужила имя Богини Солнца и Удовольствий за женскую услугу, а, значит, мужчина (право! мужчина ли?) может добиться аналогичного всецело мужским поступком. Бойким и львиным.
Женщины добиваются благ красотой, мужчины – войной.
Я предупреждаю, чтобы мальчишка не пылил на Богов, иначе эти же проклятия будут услышаны этими же Богами – и плата придёт.
– Я – Бог Войны и на любого ослушавшегося пойду войной, дабы оправдать своё имя и свой род!
Не думаешь ли ты, мальчишка, что Бог Воды уродует дамбы, топя неугодных, а Богиня Плодородия швыряется колосьями? По этим суждениям Боги Похоти и Страсти устраивают оргии не из-за собственной испорченности, а для поредения и рдения человечества и себе подобных, тогда как Бог Старости намеренно насылает людям годы, хотя эта – как и любая другая услуга – не в его силах.
Я говорю:
– Боги ныне – не карающая рука.
– Довольно!
Лишь положение в обществе: над его представителями. И профессия с отведёнными под то делами.
– А ты заигрался! – восклицаю следом.
На правду он отвечает, что с радостью обезглавит смертную девку, которая прохудила пантеон и убила двоих достойных, истинно заигравшись, вообразив себя ровней им – божественным по существу. Он выступит запропавшей где-то местью, дабы никто более не смел нарушать череду благих дел высших сил.
– Тебе приятна Богиня Судьбы, – я впервой называю её так на людях (до того – лишь в шёпоте), – но дальше горделивого носа ты не видишь, и потому не признаёшь: женская сила возобладает над мужской. И, разумеется, женский ум равен (а, бывает, и превосходит) мужскому.
Бог Войны препятствует моим словам и, прибавляя угроз безродной, взмахивает саблей. Та режет плотный воздух и по моим рёбрам являет красную улыбку. Испуганный мальчишка – вмиг оторопев – взирает на содеянное: сначала он боится, следом – восторгается. Вид крови его впечатляет; он поглядывает на окропившуюся чёрным – как бы алым – рубаху, а следом на более являющийся невинным клинок. Острие пускает пару капель. Бог Войны вновь загорается мыслью, что способен одолеть Смерть, ибо кровь у бога равно человеческой.
– Она приятна тебе, вот и всё, – заключаю я после длительных бесед. Смеюсь и расправляю плечи.
– За глупца меня держишь?
– Разве только придерживаю. Богиня Судьбы тоже так делает.
Бог Войны вопит, изо рта его вырывается последнее: