С этого момента осажденные не знали покоя. Боясь упустить добычу, немцы, по нескольку раз в сутки, днем и ночью, атаковывали танк группами автоматчиков. Но танкисты встречали их огнем пулеметов. А когда под прикрытием темноты врагам удавалось приблизиться к машине, в них из всех люков летели ручные гранаты. Фашисты откатывались, чтобы через некоторое время все повторить сначала. Так проходило время.
И тут осажденным стал угрожать новый враг — похуже фашистов. Он не стрелял, не убивал мгновенно, но подкрадывался осторожно, лисьим шагом, убивал не сразу, а с изнурительной медлительностью, предварительно измучив человека до неузнаваемости. Этим врагом стал голод.
Были съедены последние крохи скудного пайка, и экипаж не имел теперь ничего, даже глотка воды. Как назло, все время думалось о еде, и Тимофеев замечал, что ребята чаще и чаще возвращаются в своих разговорах к воспоминаниям об обильных обедах и ужинах. Он мог, конечно, запретить это властью командира. Однако, подумав, решил действовать иначе.
— Ребята, — сказал он совсем не по–командирски, — я знаю, как трудно переносить голод и не говорить об этом. Но ведь мы советские солдаты. Так неужто себя не пересилим?
О еде больше не заговаривали, но лейтенант знал, что о ней все равно думали. По себе знал.
Совсем ослаб Горбунов. Он часто впадал в полуобморочную дремоту и тихо бредил. Слабым голосом называл чьи‑то имена, хрипло командовал — «огонь!», поминал какую‑то свадьбу и приглашал всех к столу. Чтобы дать ему возможность хоть немного вытянуть опухшие ноги, распрямить суставы, товарищи почти сутки не слезали со своих сидений, освобождая на днище подходящее место.
В момент редкого затишья Тимофеев попробовал осмотреть ноги Горбунова. Он тихо спустился с сиденья, осторожно стянул с ног старшины рукава ватника и так же осторожно размотал портянки. Слабый блик карманного фонарика, скользнув по икрам, остановился на большом пальце правой ноги. Он вздулся, как подушечка, ноготь отливал багровой синевой. Тимофеев быстро набросил на ноги Горбунова ватник, отвернулся и задумался. Потом поднялся к аптечке, висевшей на борту машины, вынул бинты, легонько потряс флакончик с йодом и, удостоверившись, что все на месте, закрыл дверцы. Вынул из ножен отполированный финский нож (трофей прошлых боев), потрогал большим пальцем правой руки лезвие.
Горбунов С. Т.
Чирков, все время наблюдавший за командиром, сразу угадал его мысли. Он поднялся к Тимофееву и стал горячо уговаривать его разрешить ночью вынести Горбунова из танка к своим. Идея, хоть и была несбыточной, но тот факт, что люди оставались людьми, думали не о себе, не о грозившей им опасности, а о товарище, этот факт глубокой человечности порадовал лейтенанта. Он одобрительно посмотрел на Чиркова и, показав на ножны, сказал:
— К этому мы прибегнем лишь в случае крайней необходимости.
Вслед за Горбуновым почувствовал слабость и Чернышев. У него кружилась голова, дрожали руки, колени. Он то и дело отрывался от кормового пулемета и опускался на днище рядом с Горбуновым. Отдыхал подолгу, не имея сил подняться.
На седьмые сутки Останин вызвался ночью пробраться к своим, чтобы принести продукты и гранаты. Тимофеев не разрешил.
— У тебя, Саша, и пушка, и пулемет в руках, и стрелок ты отличный, а, кроме того, «мишень» крупновата, не пройдешь. Чирков полегче, да и дорожка ему знакома, он и пойдет. А ты возьми‑ка, пока еще светло, да выпусти поприцельнее осколочных. По свежим бугоркам. Может быть, гитлеровские автоматчики до сих пор околачиваются там. А я понаблюдаю.
Останин, каждый раз тщательно прицеливаясь, сделал четыре выстрела. Четыре бруствера, веером расположенные против левого борта танка, разлетелись в пыль.
— Гм, никого нет. Неужто сняли охрану? — сказал лейтенант, оторвавшись от смотрового прибора. — Готовься, Гриша!
…Чирков снова выскользнул из люка и пополз по минному полю. На этот раз он шел к своим не с пустыми руками. Лейтенант Тимофеев вручил ему схему расположения огневых точек противника.
— Передай, гляди, чтоб харчи память не отшибли. Обязательно передай, — напутствовал он Чиркова.
— Будьте спокойны, товарищ лейтенант, вручу по всей форме, — бойко ответил сержант. — Путь–дорожка мне знакома.
— Может, пошуметь немного, товарищ лейтенант? — спросил Останин, когда Чирков плюхнулся на землю. — Под шумок‑то легче идти.
— Дай несколько очередей в полукруге, это отвлечет гитлеровцев.
Останин открыл пулеметный огонь короткими очередями, разворачивая башню пушкой то на правый борт, то вперед, пока силуэт Чиркова окончательно не растворился в ночной темноте.