Это были немцы!
Анна разбудила ребят и лихорадочно стала собираться.
— Скорей, милый, скорей, — торопила она сонного Юрика, а у самой дрожали и плохо слушались руки.
Из-за занавески вышла растрепанная хозяйка. Мрачно посмотрела на суетящуюся, вконец растерявшуюся Анну, сказала сердито:
— Теперь живи. А там видно будет…
Анна села на лавку, опустила руки на колени и заплакала: идти действительно было некуда.
…У каждого человека — трудная или легкая — своя судьба. Своя судьба была и у Марыси — хозяйки хаты, где осталась с ребятами Анна Ивановна Верховцева.
Светло, как воскресное майское утро, начиналась ее жизнь!
Кто всех пригожей и красивей был в Беленце?
Марыся!
Кто всех задорней и бойчей, не щадя нарядных полуботинок, отплясывал на вечеринках вихревую «Лявониху»?
Марыся!
Кому на все лады пели взахлеб гармоники?
Марысе!
И не удивительно, что лучший в округе жених — шофер МТС Дмитрий Борош — потопил свое сердце в завлекательных глазах беленецкой красавицы.
Веселую свадьбу сыграли в Беленце. Много было шуток, песен, плясок. И всех превзошла невеста.
Не было в районе жены счастливей Марыси Борош.
Пришел срок — родила Марыся дочку. И не было в районе матери счастливей ее.
Осенью 1939 года Дмитрия Бороша призвали в армию. Со слезами и причитаниями, как теперь и не водится, провожала Марыся мужа. В последний раз обнял он жену, сказал с молодой нерушимой верой:
— Жди!..
И Марыся ждала. Всю свою нерастраченную любовь обратила она на маленькую дочку с такими же карими глазенками, как и у Дмитрия. Холила, берегла, лелеяла. Ясным светом была дочь, доченька, дочурка!
Ехала однажды через Беленец подвода. Хромой дядька с сеном в запущенной, как огород у ленивой хозяйки, бороде вез из Бреста мешки, накрытые старым рядном. Остановился у Марысиной хаты напоить лошадей. Напоил. И сам напился. Поблагодарил молодую пригожую да приветливую хозяйку, погладил белокурую головку ее дочки, угостил девочку городским розовым пряником.
Да не впрок пошел гостинец. Заболела девочка животом, два дня маялась, криком кричала, а на третий умерла. Оглушенная нежданным горем, сидела Марыся над маленьким — в аршин — гробиком, не отрываясь смотрела в восковое крохотное лицо. Входили, выходили из хаты люди, кто-то причитал в углу, кто-то шепотом звал ее и тихонько дергал за рукав, а она сидела окаменев, и все смотрела на запекшиеся губы, на закрытые синими веками глаза, в уголках которых застыли слезы.
Но видно, права поговорка: «Пришла беда — открывай ворота!» Еще не выплакала Марыся всех слез, а в далеком стрелковом полку уже писал старшина похоронную на красноармейца Дмитрия Бороша, павшего смертью храбрых в бою с белофиннами на Карельском перешейке.
Новое горе сломило душу Марыси. Куда девалась веселая певунья и быстроногая плясунья! Тяжелая темнота залила глаза, сухим и злым стал разучившийся улыбаться рот, хриплым — голос. Как в склепе, в осиротевшей хате жила она со своим беспросветным горем.
Нежданные жильцы не изменили ее образа жизни. То целыми днями она молча сидела у себя за занавеской, то с утра уходила в лес и возвращалась к вечеру еще черней и злей. Говорила нехотя: «да», «нет» — и весь разговор.
Но нет силы сильнее времени. Все чаще и чаще стала перехватывать Анна неулыбающийся Марысин взгляд, устремленный на Светланку. Сядет Марыся в углу и, насупившись, смотрит, как играет Светланка, как ласкается к матери, прислушивается к ее птичьим, непонятным песням.
Однажды, когда Анна расчесывала Светланкины волосы и вплетала в белокурые косички ленточку, хозяйка, долго смотревшая из угла темными глазами, вдруг упала на лавку и надрывно завыла. Анна растерянно гладила содрогающиеся плечи Марыси, уговаривала:
— Ну что вы! Успокойтесь! Не надо!
— И моя бы теперь такая была, — причитала хозяйка. — Кровиночка моя ненаглядная!
Долго в тот день лежала Марыся ничком на лавке, сжав руками растрепанную голову. Но с этого времени словно смягчилось ее сердце. Робко, застенчиво стала она оказывать мелкие услуги жильцам: возилась со Светланкой, мыла и причесывала ее, пекла ей коржики с маком, бегала к соседям за молоком. Словно неяркое солнце заглянуло в старую хату. И от этой ничтожной ласки легче стало дышать и жить!
VI
Полк, в котором капитан Верховцев командовал ротой, с тяжелыми боями отходил на восток. Сухое, знойное небо, желтая, в душу проникающая пыль, бестолковщина перепутанных маршрутов и противоречивых распоряжений.