Только одну вещь Анна берегла, как самую большую и единственную драгоценность, хотя ее нельзя было ни продать, ни обменять на хлеб или картошку. Это была маленькая фотография мужа. Алексей улыбался. Только он мог так улыбаться, чтобы все лицо озарялось ясным светом. Анне казалось: потеряй она фотографию, и порвется последняя связь с мужем, с прошлым.
Часто по вечерам, когда особенно было трудно, когда не хватало больше сил терпеть холод, голод, одиночество, жить под тяжестью страха, Анна усаживала Юрика и Светланку возле себя, доставала фотографию и рассказывала детям о том, какой умный, хороший, добрый и храбрый у них отец, как смело бьет он врагов, что придет день — вопреки всему придет день, — и отец спасет их, и они будут вместе, и снова жизнь станет светлой и радостной, какой была до войны.
Она верила тому, что говорила детям. Скорее даже это была не вера, а страстная воля: так должно быть. Так будет!
Но когда будет? А пока жизнь с каждым днем казалась безысходней. И особенно страшной она стала после того, как в деревне обосновался поставленный немцами староста Антон Яцына — грузный черный старик с глазами навыкат, с мясистым сизым носом, изрытым угрями. В Беленце его звали Антошкой-каторжником.
Вначале Яцына не обращал внимания на Анну, будто в деревне и не было этой беженки, но с некоторых пор стал заглядывать в Марысину хату. Появлялся неожиданно. Идет по улице медвежьей косолапой походкой, исподлобья оглянется — нет ли кого — и шмыгнет в калитку. Войдет в хату, не сняв шапки и не поздоровавшись, сядет на лавку, положит на стол чугунные руки с негнущимися пальцами и молча пялит на Анну залитые самогоном и дурной кровью глаза.
«Что ему нужно?» — думала Анна, стараясь не смотреть на руки Яцыны. Беленецкие бабы говорили, что до войны Яцына сидел в тюрьме за убийство. А когда ушла наша армия, он передушил в пионерском лагере на Днепре не успевших эвакуироваться школьников.
Посидит Яцына, посопит и уйдет, не сказав двух слов. Но однажды пришел особенно мрачный, взъерошенный. Долго сидел молча, наконец заговорил сиплым, простуженным басом:
— Муж твой, верно, хорошую должность при Советах сполнял. Партейный был? Комиссарничает небось теперь в Красной Армии?
— Не знаю, и жив ли, — подавила невольный вздох Анна.
— Оно, конешно, немец кровь вашим пустил подходяще, — мрачно согласился Яцына. Подобие усмешки появилось на его лице, добавил загадочно: — Хотя, может, скоро и свидитесь…
— Как это? — с безотчетным страхом смотрела Анна на старосту.
— Бьют красные немца. Знаешь ведь?
— Не знаю, — прошептала Анна, собирая все силы души, чтобы скрыть нахлынувшую радость.
— Знаешь! — убежденно прохрипел Яцына, шевеля косматыми бровями. — Все ты знаешь. Ждешь не дождешься, когда Яцыну вон на той вербе повесят.
В глазах старосты не было ни мысли, ни чувства — только звериный страх да такая же звериная ненависть.
Анна инстинктивно глянула на лавку, где спал Юрик. Враждебная тьма распласталась над миром. Среди тьмы прикорнул в сугробах Беленец. Кричи, зови — никто не откликнется, не придет на помощь. Все может сделать с ней, с ее детьми этот человек.
А Яцына сидит, грудью навалившись на стол, говорит угрюмо:
— Меня советская власть не зря в Нарыме воспитывала. Свою жизнь дешево не отдам. Еще не одному комиссару хребет перегрызу.
Тяжело встал. Лохматая тень метнулась по стене и потолку. Косолапо переставляя ноги, подошел к лавке, уставился на Юрика.
— Спит комиссарик, — и первый раз за весь вечер оскалил рот улыбкой, от которой стало еще страшнее: — Свернуть нешто ему голову, как курчонку, — и протянул руку к спящему.
Анна бросилась к сыну, встала между ним и Яцыной — маленькая, худенькая, неистовая.
— Негодяй! Зверь! — бросала она в волосатое лицо старосты. — Не смей подходить! Не смей!
Яцына с оторопью посмотрел на стоящую перед ним женщину, его удивил такой порыв. Не спеша поднял руку с негнущимися, как грабли, пальцами и опустил на голову Анны. Захватив волосы и накрутив на кулак, коротким, привычным движением швырнул Анну в угол. Анна лежала на полу, оглушенная ударом. Один глаз был залит кровью, но другой настороженно следил за Яцыной. Когда староста нагнулся к Юрику, Анна быстро подползла к Яцыне и схватила за ногу.