— Антошку-каторжника убили! Антошку-каторжника убили!
Возле хаты, где жил староста, уже толпился народ. Бабы вдохновенно шушукались, во всех подробностях обсуждая ночное событие. Старики в выжидательных позах стояли поодаль, с опаской поглядывая на шоссе: не едут ли немцы?
Марфутка протискалась вперед. Яцына лежал на пороге, прикипев к морозом схваченной грязи. На размозженном виске среди черных сгустков крови желтели восковые обломки черепа.
На правах хозяйки хаты ближе всех к убитому стояла баба Харитина — ветхая старуха, согнутая в пояснице. Она истово крестилась и шамкала однозубым ртом:
— Царство тебе небесное, окаянному. И вечный покой!
— Да, его теперь с того света и пол-литром не выманишь, — в раздумье заметил Балай и тоже перекрестился.
Глядя на грузную тушу старосты, Марфутка совсем уж забыла свое горе — коварную измену приблудного Захара. Но вдруг увидела лежащий рядом с трупом колун. Бурые пятна расползлись по новому, нескладно выструганному топорищу. Марфутка сразу узнала работу Захара. Как оглашенная, смотрела она на колун, чувствуя, что немеют, подкашиваются ноги. Упав на землю, рванула на груди крючки узкой кофты и завыла дурным бабьим голосом.
Против ожидания, ни в этот, ни на следующий день гитлеровцы в Беленец не приехали. Яцына все так же лежал у порога, притрушенный чистым неталым снежком. Только на третий день пришла грузовая машина с полицаями. Труп старосты, раскачав, как бревно, с деревянным стуком полицаи бросили в кузов грузовика. Туда же швырнули зашедшуюся в крике Марфутку. Постреляв для острастки по черневшей за огородом клуне да прихватив кое-что из живности, полицаи поспешно укатили.
XVII
Прошло недели две. И вот утром в хату к Анне явились два полицая: маленький щуплый, уже пожилой мужичонка с мятым лицом и щербатым прокуренным ртом и молодой долговязый парень, сутулый, с длинными обезьяньими руками и мутными глазами навыкат, громко шмыгавший нечистым носом.
Щербатый, сделав значительное лицо, осмотрел хату, заглянул под печь и под лавку, распорядился:
— Собирайсь, начальство требует!
— Зачем, куда? — всполошилась Анна.
— Там видать будет…
Чувствовалось, что щербатый еще не освоился со своим высоким положением и боялся, как бы не дать маху. Долговязый же только сопел, переступая с ноги на ногу, целиком полагаясь на опытность старшего.
— А дети как же? Оставить их не с кем. Дочь больна, — начала Анна, но старший полицай окрысился:
— С ними приказано. Всем выводком. Да живо, у нас чесаться не положено.
Анна собрала в узелок самое необходимое, потеплее одела ребят и вышла из хаты. Утро было солнечное, и белый снег празднично горел на крышах, на ветвях верб, хрустел под ногами, как битое стекло. От солнца и яркого снега Беленец казался помолодевшим, даже нарядным. Но на улице было пусто. Только в глубине слепых окон смутно угадывались желтые пятна лиц.
Полицаи шли сзади, курили, громко харкая и сплевывая грязную слюну в белый, еще не топтанный снег.
— Махру завтра будут давать? — спросил щербатый напарника.
— Должно, будут, — меланхолически подтвердил долговязый. С полкилометра прошли молча. Вдруг долговязый несколько оживился и засопел громче прежнего:
— А Мотря опять к Савке ушла!
— Ишь сучка мокрохвостая, — осклабился щербатый и грязно выругался. — Все они, бабы, на один маневр.
Снова установилось молчание. Только щербатый, неодобрительно посмотрев на Юрика, неумело шагавшего в стоптанных валенках, с сожалением буркнул:
— К обеду, должно, опоздаем!
До района было километров пятнадцать, но дошли быстро, часа за два. Щербатый сердито торопил Анну, видно, и впрямь боялся опоздать к обеду. Долговязый все так же сопел, путался в шинели явно с чужого плеча, и длинные руки его болтались не в такт шагам.
Районный городишко показался Анне вымершим. Изредка проедет автомашина, простучит смерзшимися сапогами солдат, стороной пугливо прошмыгнет закутанная платком баба — и снова пусто. Полицаи отвели арестованных в дом райпотребсоюза, где теперь помещалась полиция. Пришлось долго сидеть в темном коридоре, сыром и холодном. Пахло казармой, ваксой и еще чем-то кислым. Наконец дверь приоткрылась, раздался скрипучий голос:
— Давай!
Анна с опаской переступила порог. Комната была большая, просторная, с высоким потолком. Но от решеток, схвативших окна, от тусклой масляной краски, которой выкрашены стены, от неприятного запаха в ней было душно. Прямо против двери стоял письменный стол, в углу возвышался железный шкаф с большим висячим, как на дверях лабаза, замком.