Браун снова кивнул и посмотрел на генерала. Он ждал, что скажет командующий, но увидел только изогнутые в усмешке на губы военного. Когда все встали, а Лех и Кулеш распрощались и выбежали из холла, Браун тихо обратился к стоящему у обзорных экранов генералу.
— Что вы об этом думаете? Вы не сказали ни слова за все это время.
Генерал, словно орудийная башня главного калибра, величественно повернулся, окидывая презрительным взглядом низкорослого пирата. Записывающая аппаратура отключилась в тот момент, когда старый солдат покинул свое неудобное кресло, и Кладрон знал, что может говорить открыто.
— Вы в ловушке, Браун, — холодно пробасил офицер. — Кто–то водит вас на ниточке, как игрушку… Теперь вот привел сюда… пообщаться с другими куклами.
Генерал заглянул в ледяные равнодушные глаза паука, что–то дрогнуло в его сердце и он искренне, но более тихо добавил:
— Вас следовало бы прямо сейчас уничтожить… Возможно, со временем я этим займусь!
Обнаружив, что ожидаемого эффекта его слова не произвели, Кладрон, пошарив у себя за ухом, вытянул тончайшую нить микрофона и сказал:
— Пост — три, это Кладрон. Позаботьтесь о гостях. Они решили вернуться на корабль.
Браун все–таки вздрогнул, осознав опасность, и поспешно вышел за двери, где его ждала охрана.
Кладрон тут же перестал о нем думать. Повернувшись к окну, он любовался перестроениями висящего вокруг платформы Девятого усиленного крейсерско–десантного ударного флота. Его флота.
Сначала появился стук, сопровождающийся то ли всхлипыванием, то ли хлюпаньем. Потом звук очистился.
Спустя какое–то время осознал, что слышу стук собственного сердца.
Это меня и развеселило и озадачило. Что же было этакого необычного в знакомом с детства звуке. Чему я так обрадовался?
Бездомной мысли не за что было зацепиться. В голове — пустота.
Я это понял. Я ужаснулся. Я чувствовал себя таким пустым, что не мог даже задать вопросы, не то чтобы на них ответить.
Снова и снова пытался зацепиться за что–то. Марш, который выбивало сердце, теперь только раздражал.
И появился первый вопрос: Что?!
Это был вопрос и значительный шаг вперед. И просто слово, без надежды на ответ. Словно сломанная машина я повторял это слово. Что, что, что, что… От напряжения, которое, казалось, достигло предела, наивысшей точки, я вздрогнул.
Я вздрогнул и ощутил тело. И понял, что у меня есть тело.
И снова это оказалось просто словом. Оно тоже ничего не значило. Я мог связать его только с ощущением, которое получил.
Мозг мог бы не выдержать и расстаться с разумом, но в этот момент услышал голос извне. Это показалось таким замечательным и таким важным, что я погрузился в непередаваемые словами облака блаженства. Даже не пытаясь осознать сказанное вне пределов тела. Вне границ моей Вселенной.
И все–таки, что–то беспокоило меня. Вновь вернулся ненавистный друг — вопрос. Что!? Голос!
«Доктор, я думаю, Вам стоит на это взглянуть. Мне кажется, объект оживает…»
Глаза. Я вспомнил, что тело должно обладать глазами — органами зрения. Это снова было просто слово. Звук без смысла. Но теперь это уже не отвлекало меня от исследования нового. Память в ритме сердца выдавала слова, белее не утруждая себя смыслом. Уже скоро, их стало так много, что я перестал даже пробовать их запоминать… Зачем? Это ведь МОЯ память их ПОМНИТ. И, дрожа от ужаса, открыл глаза.
Увидел потолок.
Я лежал на сверкающей зеркальной панели операционного стола, и, чтобы увидеть помещение, мне нужно было повернуть голову на бок. К своему удивлению, легко сделал это.
В двух шагах от меня стоял белый от страха человек в белом одеянии. Разум отметил существование другого существа, но меня он совершенно не интересовал. Я был занят собой…
Я скинул ноги со стола и, облокотившись об обжигающе холодную панель стола, сел. Теперь смог увидеть собственное тело. То, о чем так мучительно размышлял, оказалось таким простым и привычным, что это вызывало смех. Человек в белом комбинезоне вдруг расслабил ноги и упал.
Одновременно со звуком падающего тела, я осознал две вещи: я совершенно голый, и я помнил абсолютно все.
Смех застрял в горле.
Я больше не чувствовал себя пустым, но знания не принесли счастья. Вряд ли я мог радоваться, что остался жив. Живым, не смотря на дыру в груди, которая уже затянулась, и выделялась только неестественно розовой кожей.
Я не хотел этой жизни.
Равнодушные, белые, желейные мысли. Слова были правильные, но эмоций они не вызывали. Что жизнь, что смерть… Все равно…