На плече я долго не просидела, замерзла. Но, пробежав пару километров за очень быстро идущим Реутовом, предпочла попроситься обратно. В конце концов, и железный человек сбавил темп. К тому времени мы были уже в пути часов восемнадцать.
Мы как раз вышли на какую–то горку, когда Реутов заговорил. Становилось уже нестерпимо холодно. Ветер пронизывал сырую одежду насквозь. Дождь утратил свою сокрушающую силу и превратился в мчащуюся из темной бездны запада мельчайшую водяную пыль. Как раз сейчас–то и не нужно было останавливаться. Зубы во рту сразу так невзлюбили друг друга, что, разделившись на две челюсти, стали драться. И еще я вдруг сильно захотела уединиться на пару минуток по своим делам. На ходу у меня такого желания не возникало, спрятаться в той проклятой степи было негде и поэтому я немного обиделась на стоящего, как столб у дороги, Реутова, что ему и сказала:
— Эй ты, ублюдок! Долго ты будешь пялиться на красоты этого гадского места?
У меня получилось не очень внятно, зато достаточно зло. Это мне не понравилось, и я решила исправиться:
— Реутов, миленький, или мы уже пойдем или… мне будет очень стыдно.
— Ты могла бы справить свои физиологические потребности пока я смотрел в сторону города! — он наконец отозвался, но множество слов в его ответе я вообще тогда не поняла, хотя они и походили на нормальный человеческий язык, а не на тарабарщину сталепланетянскую.
— Что ты сказал?
— Ты можешь отойти, я смотреть не буду.
— Плесень, — пробормотала я и поспешила использовать данную мне мужчиной возможность.
Надо сказать, что я так и не поняла до сих пор, что же больше заставляло трястись мои пальцы когда я расстегивала пуговицы на одежде — холод, или страх и стыд, что Иль может увидеть, как я это делаю. Но, к счастью все кончилось благополучно.
— Нужно сворачивать к лесу, — сказал Реутов как ни в чем не бывало, когда я, сделав дело, подошла к нему. — Там меньше грязи и слабее ветер.
— Пошли, — воскликнула я. Очень уж хотела побыстрее добраться до леса, очень уж замерзла стоя там, на продуваемой всеми ветрами, вершине лысого холма.
— Что–то мне не внушает доверия это ровное поле от горы до леса… — пробормотал Реутов, но все же шагнул вниз.
Я за ним. Мы все время ускоряли шаг, потом перешли на бег и на луг выскочили уже сломя голову. Если бы попалось простое поле, мы бы еще долго бежали бы по инерции, но оно ведь было совсем не простое. Каждая песчинка впитала в себя воду, каждый корешок всосал влаги столько сколько смог. Каждая молекула глины облепилась молекулами воды. Это было не поле, это была покрытая подмерзшей корочкой земли и льда ловушка. Болото ловушка. Болото, живущее только утром и вечером. Болото, питающееся наглыми людьми и зверями решившими перебежать его затаившуюся злобой коварную плоскость. Оно ждало нас, оно с улыбкой смотрело, как решаемся мы там, на недосягаемой для него высоте, и как бежим к нему, в его похотливые холодные объятия.
Под Реутовом первым проломилась скрывающая болото тонкая ледяная корка. Почва вдруг прогнулась под его весом и, лопнув на многие десятки осколков скрепленных корнями растений, ушла под дышащую могильным холодом жидкую грязь. Я не успела моргнуть пару раз, как Реутов уже плескался по пояс в грязевой луже.
Моргнуть я не успела, но вот остановиться шагах в пяти от Реутова смогла, и это задержало реакцию болота на минуту. Ровно минуту я смотрела на отчаянно барахтающегося в грязной полынье инопланетянина, а потом присоединилась к нему. Хотя была гораздо ниже ростом Реутова, я тоже провалилась по пояс…
Словно безумная, билась в вязкой грязи, как в сетях. Я кричала, когда у меня вспыхивала надежда, и молилась, когда вспоминала о богах. Но настало время, и я смирилась.
Я уже не чувствовала ног о чем и сообщила притихшему Реутову:
— Интересно, болото что, отпустило мне ноги? Я их совсем не чувствую.
Немедленно мелькнула тревожная мысль Реутова:
— Двигайся! Не давай болоту откусить твои ноги… Я думаю, что когда болото замерзнет, мы сможем выбраться, только нельзя давать грязи вокруг нас замерзнуть.