— Coriolano Calogero, ufficiale di macchina della marina commerciale Siciliana[27], — продекламировал штурман и снова облизал кончики пальцев. - Весьма сожалею, но сегодня «Царица Савская» проследует в Милаццо без заходов на острова.
— Милаццо? — Ведь там делает пересадку «этот англичанин»!
— Да. В Милаццо. Там находится знаменитая фабрика, где делают консервы из мяса тунца. Вы наверняка о ней слыхали.
— Si, si.
— Им тут такое счастье привалило, что уж и не знаю, сможем ли отчалить до полуночи.
— Счастье?..
— Ессо. Да вы же видите. Самый большой косяк за последние семь лет. Дамочек будут разделывать прямо тут, на рынке.
— Дамочек?
Он расхохотался каким-то квакающим смехом, облизнул пальцы и ответил:
— Это такая моряцкая шутка. Я говорю про pesce-vacce.
— То есть «рыбы-телки»?
— Ну да. Так мы называем больших тунцов. — Он старался изъясняться на хорошем итальянском, а не на сицилийском диалекте, в котором вместо «о» произносят «у», а вместо «е» — «и». Их разрезают, удаляют внутренности и кости, а нежное мясо, — тут он опять высунул язык, чтобы облизать пальцы, с мгновенной быстротой, словно ящерица, — мясо уложат в бочки, которые мы повезем в Милаццо. На всемирно известную консервную фабрику, о которой вы наверняка слыхали.
— Si, si.
— Я думаю, загрузочка у нас будет восемьдесят, а то и все сто бочонков. Но для вас, моя дорогая, местечко у нас на борту найдется, и для вашего супруга тоже. Прогулка при луне по Сицилийскому морю — весьма романтично для молодой супружеской пары.
— Благодарю вас, — пробормотала она. — Я хотела бы попасть на Вулькано.
— Сейчас-то? Нет, никто вас не повезет. Наши рыбаки, те, кто еще не слишком устал, будут праздновать. Ведь такой богатый улов!.. Per l’amuridi Diu![28] — вдруг выкрикнул штурман каким-то петушиным голосом.
По ту сторону мола море переливалось изумрудно-зеленым блеском, там скользили последние рыбачьи лодки под ржаво-коричневыми парусами, они возвращались в гавань, и Лулубэ услышала доносящиеся с моря звуки окарины — казалось, они где-то совсем рядом, так близко она еще никогда не слышала этой пронзительной отрывистой музыки.
— Святые небеса! Они поймали pescecane-гиганта!
— Pescecane? Рыба-собака? - Так они называют здесь акул-людоедов, — вспомнилось Лулубэ. Англичанин упомянул о них в своем убийственно корректном прощальном письме. — Откуда вам это известно? И откуда вы знаете, что она большая?
— Мы, моряки, такое сразу чуем. Глядите, моя дорогая, сейчас кое-что начнется. Сейчас из всех щелей выползут.
— Кто?
— Бедняки здешние. Мясо рыбы-собаки не годится для всемирно известной консервной фабрики. Хе-хе. А беднота уж накинется на него, не сомневайтесь. Потому что оно жутко дешевое.
— Вот оно что...
— А известно ли вам, что акулы принадлежат к древним, и даже к древнейшим видам морских животных?
— Не знала об этом.
— И к тому же они нам больше сродни, чем, например, тунцы.
— Как это?
— Потому что акулы, они своих нехороших деток... Вы меня понимаете?
— Si, si...
— Они их рожают, как люди. — Тут он еще раз облизнул пальцы и своим оглушительным голосом проорал: — А сколько деток у вас, позвольте спросить?
«Vota Garibaldi!» Она стояла чуть поодаль, в стороне от толпы, у стены длинного здания, где разделывали тунцов, у стены, на которой кривыми буквами был намалеван дегтем предвыборный лозунг партии коммунистов. Через круглое зарешеченное оконце ей был виден низкий сводчатый зал с колоннами в мавританском стиле, напоминавший базар из сказок «Тысячи и одной ночи». Лишь свет портил впечатление - над длинными столами были подвешены ацетиленовые лампы, какие рыбаки берут с собой в море во время ночного лова. Сквозь решетку она видела разрезанные туши, анатомированные тела с тонкими концентрическими кольцами на срезе, как у поваленных деревьев. Она видела небольших тунцов, мясо которых было ярко-красным, как мясо быка; она слышала гомон голосов, разносившийся гулким эхом под сводами, глухой стук топоров, скрежет ножей, визг пил, глухие удары, с которыми туши падали на поддоны. Она смотрела на текущую кровь, блестевшую в ослепительном голубоватом свете — свете операционной. В те времена, когда художница Лулу Б. Туриан носилась со своей идеей — изображать животных в момент «избавления от мучений», предания их «милосердной смерти», она черпала сюжеты на рыбных рынках Испании. Тогда ей не приходило в голову, что эти хладнокровные существа могут истекать кровью в точности так же, как и мы, теплокровные. Розовые ручейки соленой воды и крови сбегали по каменным плитам мостовой перед рынком, но Лулубэ, глядя на них, не вспомнила о том, что розовый — любимый цвет Ангелуса. Едкий дух соленой смерти пробивался сквозь круглое оконце, и не будь она так надежно защищена своим новым бесчувственным состоянием, ее непременно затошнило бы. Почему она шатается здесь без цели, без дела? Потому что нет ничего нового. Голосуйте за Гарибальди.