Бомж от крика шевельнулся, но остался лежать, и только сильней пахнуло густым смрадом.
— Валер! Кончай! — скривился Рэм, зажимая нос.
Какое-то время сидели молча. Потом Рэм встрепенулся:
— Который час?
Я пожал плечами и глянул в зарешёченное окошко, за которым синел гладкий лоскуток неба.
— Может, три, а может, и четыре часа.
— Всё, я пропал. В пять у меня свидание с Гелей.
* * *
Дальше в своём повествовании я буду опираться только на факты, установленные следствием, ничего не присочиняя. Мне важно самому разобраться в произошедшем, дойти, как говорится, до истины. Каждый раз, оглядываясь на прошлое, я вспоминаю подробности, которых не замечал, история переворачивается в мозгу, и мне кажется, что правду уже никто никогда не узнает.
Геля ждала Рэма в сквере, около памятника Пушкину, с пяти до половины шестого, когда мимо проехал Артур Гликман. Думаю, что проехал он не случайно. Надо отдать должное проныре, действовал он без нажима — умно, деликатно и хитро. Вероятно, боялся грубым наскоком испугать девушку, оттолкнуть, показаться не тем, кем старался выглядеть.
Из материалов уголовного дела следовало, что Геля села в его машину, не дождавшись Рэма. Гликман пригласил её в недавно открытый возле Южного парка собственный ресторан. Он уже давно звал её туда. Геля согласилась, хотя была не в настроении, прежде заехала домой переодеться. В ресторан они попали в половине седьмого или чуть позже.
В это время в районном отделе милиции, в кабинете капитана Григорьева, происходил следующий разговор:
— Товарищ капитан, я не понимаю, за что нас несколько часов продержали в камере? Мы ведь пострадавшие. На наш киоск напали какие-то отморозки, забрали всю выручку, учинили погром. Мы хотели только вернуть украденное, — говорил я с возмущением, но капитан, скользкий как угорь, вёл какую-то свою, непонятную игру.
— Так у вас бизнес? — обрадовался, словно совершил великое открытие.
— Ну разумеется.
— Значит у вас есть лицензия, с документами, конечно, все в порядке, с налоговой тип-топ?
— А при чём тут это?
— Послушайте, вы что, маленькие, не понимаете?
— Нет, не понимаю. Я хочу написать заявление о покушении на жизнь и здоровье моей жены…
— Погодите, погодите, — прервал капитан и достал из ящика стола бумагу. — Вы хотите по закону? Мы можем всё устроить по закону. Вот у меня в руках заявление от гражданина Виктора Панаева.
— От кого?
— От Виктора Владимировича Панаева. Заявление о нанесении ему гражданином Рэмом Андреевичем Полевым тяжких телесных повреждений, а именно: сотрясение мозга, перелом челюсти, ушиб селезёнки и т. д. и т. п. На то имеется соответствующее медицинское заключение… Ну так что, господа-товарищи? Или начинаем разбор полёта строго по закону, или ставим на этом жирную точку и едете домой? И впредь ведёте себя благоразумно.
Нечего объяснять, какой вариант мы выбрали.
— Интересно, что капитан имел в виду, когда советовал вести себя «благоразумно»? — спросил Рэм, когда, покинув здание милиции, мы направились к автобусной остановке.
— А то, что они тут все одной верёвочкой повязаны.
Мы дошли до конца улицы, пугая редких прохожих своим потрёпанным видом, а за углом нас уже ждали — на двух машинах, человек восемь, среди них знакомый бритоголовый и ещё пара физиономий, крепко засевших в памяти. Теперь они были вооружены битами и пистолетами, а у одного на груди висел укороченный калаш.
— Ну наконец-то, ребятки! Наконец-то! А то мы вас заждались. Здорово!
* * *
Из-за спины бритоголового вышел Виктор Панаев, или, как теперь его все звали, Шрам, невысокий, поджарый, скуластый, с сигаретой, прилипшей к губе.
— Ну что, покалякаем?
Нас посадили в разные машины. Два крепких амбала зажали меня с двух сторон. Когда я попытался выведать у них, куда мы едем, то услышал в ответ:
— Сиди смирно и не дёргайся.
Если нас не порешили на месте, значит, мы были нужны. Но каковы менты, каковы! — думал я. Их явно прикормили бандиты, и наша участь выглядела незавидной.
Машины долго кружили по городу, я понимал, что между Рэмом и Шрамом идёт серьёзный разговор, в котором решается наша судьба. Зачем-то мы понадобились Панаеву и было обидно, что от меня уже ничего не зависело.
Но вот машины побежали по проспекту, никуда не сворачивая, через акведук к большой дорожной развилке: поворот направо — к Северному мосту, налево — к Южному парку. Я мысленно молился: только не в парк. Если завезут в лес, значит к обоюдному согласию переговорщики не пришли.