Я последовал за ними, держась края тропинки и прячась за деревьями. Возле озера тропинка раздваивалась. Ножка пошел налево, Епифания и остальные – направо. Я мысленно подбросил монетку. Получилось, что нужно идти за Ножкой. Он направился к выходу на Седьмую авеню. Так. Даже если он сейчас и не поедет прямо домой, то, вероятно, все равно скоро там объявится. Надо его опередить.
Я, пригибаясь, пробрался сквозь кусты, перелез через стену из грубого камня и помчался через Сто десятую. Добежав до угла Сент-Николас-авеню, оглянулся. У ворот парка мелькнуло белое платье Епифании. Она была одна.
Я подавил в себе желание подкинуть монетку еще раз и побежал к «шевроле». Машин почти не было, и я пролетел перекрестки Седьмой и Восьмой на «зеленой волне». Потом я свернул на Эджкомб-авеню и проехал по Бродхерст вдоль Колониального парка до пересечения со Сто пятьдесят пятой улицей.
Я оставил машину на углу бара Макомба и пешком прошел кварталом Гарлем-ривер. Симпатичные четырехэтажные домики стояли вокруг дворов и супермаркетов. Архитекторы времен Великой депрессии подошли к проблеме государственного жилищного строительства куда цивилизованнее, чем нынешние отцы города, столь возлюбившие жуткие бетонные глыбины, именуемые домами.
На Сто пятьдесят второй я нашел нужную дверь и осмотрел ряд медных почтовых ящиков, вделанных в кирпичную стену. На одном из них должна была быть фамилия Ножки и номер квартиры.
Дверь подъезда я открыл перочинным ножиком за две секунды, поднялся на третий этаж, осмотрел замок на Ножкиной двери и понял, что без набора болванок-вездеходов из моего дипломата делать тут нечего. Я сел на ступеньки лестницы, ведущей на следующий этаж. Что ж, подождем.
Глава 17
Долго ждать не пришлось. Вскоре послышалось натужное пыхтение Ножки, одолевавшего лестницу. Я затушил сигарету о подошву. Не заметив меня, Ножка опустил сумку на пол и принялся рыться в карманах в поисках ключей. Как только он открыл дверь, я перешел в наступление.
Не дав ему выпрямиться (Ножка как раз нагнулся, чтобы подобрать сумку), я одной рукой ухватил его за шиворот, а другой втолкнул в квартиру. Ножка повалился на колени, сумка шумно упала в темноту, как мешок, полный гремучих змей. Я включил верхний свет и запер дверь.
Сопя, словно загнанный зверь, Ножка поднялся на ноги и выхватил из кармана опасную бритву. Я переступил с ноги на ногу.
– Спокойно, старик, не дури – хуже будет.
Он что-то пробормотал и неуклюже подался вперед, размахивая бритвой. Я перехватил его руку левой рукой, сделал шаг вперед и врезал ему коленом в брюхо. Ножка сразу обмяк и, негромко охнув, сел на пол. Я слегка вывернул ему запястье, и он выронил бритву на ковер. Носком ботинка я пнул ее к стене.
– Глупо себя ведешь, Ножка, – заметил я, подобрав и сложив бритву.
Ножка сидел, схватившись за живот, словно боялся, что, если отпустить, он отвалится.
– Что тебе надо? – простонал он – Ты не из журнала.
– Я смотрю, ты умнеешь. Теперь бросай ныть и выкладывай все, что знаешь о Фаворите.
– Мне плохо. Ты мне внутри всё разворотил.
– Ничего, оклемаешься. Дать тебе на что сесть?
Ножка кивнул. Я подтащил поближе оттоманку черно-красной марокканской кожи и помог ему взгромоздиться на нее. Он все охал и держался за живот.
– Слушай, я тут ваши пляски видел в парке. И Епифанию с петухом. Что это еще за чертовщина?
– Обеа, – со стоном выдохнул Ножка, – вуду. Ты что думал, все черные баптисты?
– Так. А Епифания? Она тут при чем?
– Она мамбо, как ее мать была. В нее вселяются могучие духи и говорят с нами. Она с десяти лет в хамфо ходит. В тринадцать уже жрицей была.
– Это когда Евангелина заболела?
– Вроде того.
Я протянул Ножке сигарету, но тот покачал головой. Я закурил и задал новый вопрос:
– А Фаворит этим вашим вуду баловался?
– А ты что думаешь, он с мамбо просто так жил?
– И на радения ваши ходил?
– Конечно, ходил. Много раз. Он был хунси-босал.
– Кто?
– Хунси-босал. Посвященный, но некрещеный.
– А крещеных как зовут?
– Хунси-канзо.
– Ты-то, небось, канзо?
Ножка кивнул.
– Я уж давно крещеный.
– И когда ты его последний раз видел на ваших курощипаниях?
– Говорю тебе: до войны еще.
– Так. А куриная нога? С бантиком, на пианино. Что сей сон значит?
– Значит, болтаю много.
– Про Джонни?
– Про все сразу.
– Что-то ты, Ножка, темнишь. – Я дунул ему в лицо сигаретным дымом. – В гипсе играть не приходилось?
Ножка привстал было, но тут же скривился и повалился обратно на оттоманку.
– Ты что! Ты же не станешь…