К полуночи у меня кончилось курево. Я прикинул, что Туте не сорвется из клуба раньше, чем отработает. Времени было навалом. Я прошел полтора квартала вверх по Седьмой в ночную лавку и купил две пачки «Лаки» и пинту «Эрли Таймс». На обратном пути я пересек авеню и на минуту задержался у «Красного петуха». Внутри гремело характерное для Тутса попурри из музыки дешевого салуна и Бетховена.
Ночь была холодной, и я то и дело заводил мотор, прогоняя озноб. Лучше не нагревать салон, иначе легко заснуть. Без четверти четыре, когда закончилось последнее отделение, пепельница на приборной доске была полна, а бутылка «Эрли Таймс» пуста. Я чувствовал себя прекрасно.
Туте вышел из клуба за пять минут до его закрытия. Застегивая свое тяжелое пальто, он попрощался с гитаристом. Проходящее мимо такси резко затормозило на его пронзительный, в два пальца свист. Я включил зажигание и завел «шеви».
Движение было редким, и мне захотелось дать им форы пару кварталов, поэтому я, не включая фар, следил в заднее зеркальце за тем, как такси разворачивается на 138-й улице и направляется назад по Седьмой в направлении ко мне. Я отпустил их вперед, затем включил фары и отъехал от тротуара.
Я преследовал такси до 152-й, где оно свернуло налево. Посреди квартала такси остановилось у одного из Гарлемских «риверхаусов». Я проехал дальше до Мэйком-плейс, свернув к центру и, обогнув жилой микрорайон, вырулил обратно на Седьмую. Почти на углу, перед открытой дверью, я увидел такси. На заднем сиденье никого не было. Туте взбегал вверх по лестнице, очевидно, спеша избавиться от куриной лапы. Я выключил передний свет и встал бок о бок рядом с припаркованной у тротуара машины таким образом, чтобы видеть такси. Довольно быстро Туте вернулся. Он нес на плече красную клетчатую сумку из брезента для кегельбанных шаров.
У Мэйком-плейс такси свернуло налево и продолжало двигаться к центру от Восьмой-авеню. Я держался в трех кварталах позади, не упуская его из виду всю дорогу до Фредерик Дуглас-серкл, где машина свернула на восток по 110-й и прошла вдоль северной стены Центрального парка до того места, где Сент-Николас и Ленокс-авеню начинают расходиться. Проезжая мимо, я увидел Тутса, держащего в руках бумажник в ожиданий сдачи.
Резко свернув влево, я встал на углу Сент-Николаса и успел пробежать назад до 110-й вовремя, чтобы заметить отъезжавшее такси и удаляющуюся фигуру Тутса Суита, силуэт, скользнувший в чрево темного и молчаливого парка.
Глава шестнадцатая
Он держался дорожки, идущей по западному краю Гарлем-Меер, появляясь и исчезая в конусах света, отбрасываемого уличными фонарями, подобно Джимми Дэранте[13], прощающемуся с миссис Калабаш. Я шел за ним, прячась в тени, но Туте Суит ни разу не оглянулся. Он торопливо шагал по краешку водоема и вскоре исчез под аркой Хаддлстонского моста.
Тропинка петляла вниз, в глубокий овраг, где теснились деревья и кусты, совершенно скрывая его от города. Здесь было темно и очень тихо. На миг мне показалось, что я потерял Тутса, но вдруг услышал барабаны.
Я осторожно пробирался между деревьев, пока не достиг огромного камня, за которым и укрылся. В тусклом свете четырех свечей в блюдцах я насчитал пятнадцать человек. Трое барабанщиков играли на инструментах разной величины. Самый большой из них напоминал «конгу». По нему колотил голой рукой и маленьким деревянным молотком тощий, седовласый человек.
Девушка в белом платье выписывала в танце разные фигуры и полными пригоршнями рассыпала муку вокруг круглой дыры, выкопанной в утоптанной земле. Девушка повернулась, и ее лицо осветило пламя свечи. Это была Эпифания Праудфут.
Зрители покачивались из стороны в сторону, распевая и хлопая в такт барабанному бою. Несколько мужчин потряхивали погремушками из долбленых тыкв, а одна женщина извлекла яростное стакатто из пары железных трещоток. Я смотрел, как Туте Суит взмахивает маракатсами, словно Ксавьер Кугат, управляющий своим румба-бэндом. Пустая клетчатая сумка для кегельбанных шаров лежала у его ног.
Несмотря на холод, Эпифани плясала босая. Когда фигуры были завершены, она отпрыгнула назад, поднимая белые, как у призрака, руки над головой, словно вещающий судьбу пророк. Ее похожий на приступы эпилепсии танец вовлек в себя всю толпу.
Тени метались в неровном пламени свеч. Демонический бой барабанов околдовал танцующих своими пульсирующими чарами. Глаза их закатились в глазницах, слюна пенилась на поющих заклинания губах. Мужчины и женщины стонали, прижимаясь к друг другу, а белки глаз блестели на потных лицах подобно опалам.
13