После этого Эпифани взяла безжизненную птицу и подвесила ее вверх ногами на ближайшее дерево. Ритуальное действо завершалось. Несколько членов “конгрегации” стояло около петуха, взявшись за руки, со склоненными головами, — они шептали молитвы; другие в это время упаковывали свои инструменты. Спустя несколько минут все растворились в темноте, пожав напоследок друг другу руки — правую, затем левую — по кругу. Пупс, Эпифани и еще человека три отправились по тропинке к Гарлем-Меер. Никто не произнес ни слова.
Я следовал за ними, не выходя на тропинку и держась в тени деревьев. У водоема тропа разделилась. Пупс свернул влево, Эпифани и остальные пошли по правой дорожке. Мысленно я подбросил монетку, и она выпала на Пупса. Он направился к выходу на Седьмую авеню. Судя по всему он шел домой, и вряд ли это займет у него много времени. Я решил добраться туда раньше.
Пригибаясь, я пробрался через кустарник, взял штурмом стену и рванул через Сто десятую улицу. На углу Сент-Николас я оглянулся и увидел Эпифани в белом платье у входа в парк. Она была одна.
Я подавил желание переиграть свой план и побежал к “шеви”. Улицы были почти пустыми, и я несся к центру по Сент-Николас, через Седьмую и Восьмую авеню, не обращая внимания на светофоры. Повернув на Эджкомб, я поехал по Бродхерст вдоль кромки Колониального парка до Сто пятьдесят первой улицы.
Оставив машину на углу близ Мэйком-плейс, я прошел остаток пути пешком. Это был гарлемский район “риверхаусов”: симпатичные четырехэтажные здания, располагавшиеся вокруг открытых двориков и торговых рядов. Хотя они строились во времена Депрессии, в них чувствовался более человечный подход к жилищному строительству, чем в тех гигантских монолитах, которым отдают предпочтение муниципалитеты в наше время. Я. нашел здание, куда заходил Пупс, и отыскал номер его квартиры в ряду латунных почтовых ящиков, вмонтированных в кирпичную стену. Входная дверь не представляла проблемы. Я открыл ее лезвием перочинного ножа менее, чем за минуту. Пупс жил на третьем этаже. Я поднялся по лестнице и осмотрел его замок: без моего “дипломата” здесь было не обойтись. Я сел на ступеньки и стал ждать.
Глава семнадцатая
Ждать пришлось недолго. Я услышал, как он, пыхтя, поднимается по лестнице, и загасил окурок о подошву ботинка. Не заметив меня, он поставил сумку из-под шаров на пол и полез в карман за ключами. Когда дверь открылась, настало время действовать.
Он наклонился за своей клетчатой сумкой, и я набросился на него сзади, схватив одной рукой за воротник, а другой втолкнув его в прихожую. Пошатнувшись, он упал на колени, и сумка загремела в темноте, словно мешок с гремучими змеями. Я включил свет и закрыл за собой дверь.
Дыша будто загнанный пес, Пупс поднялся на ноги. Его правая рука исчезла в кармане пальто и вынырнула оттуда с опасной бритвой. Я слегка напрягся.
— Я не собираюсь бить тебя, старина.
Он пробормотал что-то и неуклюже бросился вперед, размахивая бритвой. Поймав его руку своей левой, я быстро шагнул к нему и резко ударил коленом в самое уязвимое место. Пупс с тихим стоном осел на пол. Я слегка крутанул ему кисть, бритва упала на коврик.
— Глупо, Пупс. — Я поднял бритву, сложил ее и спрятал в карман.
Пупс сел, держась за живот обеими руками, словно боялся, как бы что-нибудь не отвалилось.
— Что тебе от меня нужно? — простонал он. — Ты не писатель.
— Попал в точку. Так что не трать время на болтовню и расскажи все, что знаешь о Джонни Фаворите.
— Я ранен. У меня внутри все отбито.
— Поправишься. Хочешь присесть?
Он кивнул. Я подтащил красно-черную сафьяновую оттоманку и помог ему поднять с пола его тушу. Пупс мычал, все еще держась за живот.
— Послушай, Пупс. Я видел вашу маленькую вечеринку в парке. Номер Эпифани с петухом. Что это было?
— Обеа, — простонал он. — Буду. Не все же черные — баптисты…
— А причем тут эта девушка, Праудфут?
— Она мамбо, как раньше была ее мать. Сильные духи вещают через это дитя. Она ходит на собрания хумфо с десяти лет. В тринадцать стала жрицей.
— После того, как заболела Эванджелина Праудфут?