И за эти считаные минуты, которые показались ему вечностью, Иван понял, что, какой бы Марьянка ни была дурой, стервой, сволочью, он любит ее больше всего на свете. А мысль о том, что с ней может что-то случиться, что она умрет... Это самая ужасная, самая страшная, самая дикая мысль, которая только может прийти ему в голову! Нет, этого не может быть! Нет! Нет! Нет! Рыдания выворачивали Ивана наизнанку.
В квартире было пусто. Она просто ушла. Она просто где-то... С кем-то...
Человек — странное существо... Он ходит по кругу, меняя одно чувство на другое. И все от того, что у него не хватает силы ни на прощение, ни на понимание. Он хочет, чтобы все в этом мире складывалось согласно его собственному представлению о жизни — о том, что правильно, а что неправильно, что истинно, а что ложно. Он тиран и сам не догадывается об этом.
Когда человеку плохо, ему настолько же невыносимо чужое счастье, сколь и собственное страдание. Ему кажется, что если он страдает, то страдать должен и весь окружающий мир, каждый человек. Тогда как ему следовало бы радоваться тому, что в мире кроме страданий есть еще и счастье. Этим бы он мог преодолеть собственное страдание. Но слабость и зависть мешают ему.
Странно ли, что человек упивается собственным трагическим образом куда больше, чем собственным счастьем? Первым он считает возможность гордиться, второе — собственно счастье — не спешит выставлять напоказ, словно боится, что оно будет у него отнято или украдено. Насколько же надо быть слабым, чтобы бояться делиться собственным счастьем, и насколько завистливым, чтобы с такой щедростью изливать на мир собственное страдание?..
Иван хотел было уехать, но не смог. Он даже отъехал, но, так и не добравшись до дома, повернул машину обратно, вернулся к дому Марьяны, припарковался и стал ждать.
За те несколько часов, которые он провел в машине, карауля Марьяну, он выкурил пачку сигарет, выпил остатки коньяка — из полупустой бутылки, оставленной на заднем сиденье его приятелем после очередной вечеринки. И передумал все, что только можно было передумать. Впрочем, мысли крутились сами, словно машины по гоночному кругу.
Иван что-то вспоминал, реконструировал в памяти. Он пытался понять, осмыслить, передумать какие-то слова Марьяны, ее прежние шаги, поступки, реакции. Что, если у нее кто-то есть? Какие в пользу этого могут быть доказательства? А что, если она просто его использовала? Любит ли она его — Ивана? И если любит, то что на это указывает?
Состояния страстности, дикого, нервного, надрывного переживания сменялись у Ивана приступами апатии и какой-то тоскливой, пассивной рассудочности. Он то тревожился — а вдруг с ней действительно все-таки что-то случилось? То, напротив, сгорал от ненависти — за что она с ним так? То вдруг начинал думать, что она его приворотила...
Стали вспоминаться какие-то странные случаи. Однажды ей зачем-то срочно понадобились его фотографии. Еще она ездила к бабкам. А потом однажды испугалась, когда он сказал, что у него появился знакомый астролог. И еще однажды потребовала, чтобы они пошли вместе в церковь, чтобы смыть святой водой «энергетическую грязь».
«Может быть, она действительно меня приворотила? — думал Иван. — А что? Вполне может быть. Иначе как все это объяснить? Просто не оторваться от нее, не оторваться! Уже ненавижу ее, но не оторваться! Впрочем... Господи, ну неужели же она верит во всю эту чушь?! Это же сумасшествие! Средние века!»
И тут же Иван поймал себя на мысли, что ведь и он тоже верит «во всю эту чушь». Раз уж на то пошло... Иначе — почему его это так беспокоит?
Вообще, чем больше Иван обо всем этом думал, тем больше он убеждался в том, что он ничем не лучше Марьяны. Нет, не в том смысле, что он ведет себя «так же». Марьяна, безусловно, его переплюнула и по части истерик, и по части необдуманных поступков, и, наконец, просто по способности плевать на его чувства...
Но если встать на ее место... Попробовать посмотреть на все ее глазами, наверное, ее можно понять. Наверное. Но опять же, с другой стороны, почему он — Иван — должен встать на ее место? Почему не она? Он столько принес в их отношения, он столько дал ей. Наконец, он — ну чего лицемерить? — он королевич. А она? Кто — она?!
Впрочем, конечно, ей тяжело. Если бы они были на равных, то ей было бы, наверное, легче. А так получается, что она ведь зависит от Ивана во всем. Он организует ее жизнь, он дает ей то, чего у нее никогда не было, — возможность жить отдельно от родителей, учиться, не думать о том, что поесть и как свести концы с концами.
По крайней мере, могла бы быть благодарной за это... Или это унизительно? Ну, это было бы унизительно, если бы он ее не любил, если бы она его не любила. Тогда да, тогда она — содержанка. А так... А так она его девушка, он о ней заботится. И все, что ему нужно, — это просто знать, что он ей нужен. Нужен по-настоящему. И все!
Но в целом — в целом они, конечно, друг друга стоят. Он ждет от нее определенного поведения, она ждет от него какого-то поведения. Он хочет, чтобы она поняла его, она хочет, чтобы он понял ее. Он кажется ей эгоистом, она кажется ему эгоисткой. При этом хотят они вроде бы одного и того же... Но хотят ли?
— А что, если у нее кто-то есть?.. — вслух произнес Иван.
Именно в эту минуту перед подъездом Марьяны остановился автомобиль — красный невзрачный «Фольцваген» начала девяностых. Иван пригляделся — девушка на заднем сиденье сначала достаточно долго общалась с водителем, словно о чем-то с ним договаривалась, а потом вышла и направилась к подъезду.