– Лиса…
Стая Одинокого Ветра-6
– А где же все остальные бляди?
Так бывает сплошь и рядом. И, как подметил великий Джером, не только у меня. Все болезни сваливаются на нас во время отпусков, каникул, выходных, праздников и прочих радостных дней. На вторую неделю ничегонеделания, при наличии денег, пойла, настроения и при отсутствии забот, хлопот и так далее, меня свалила невиданная ангина со всеми ее 40 градусами и полным отстрелом мозгов. Я плыл по долине гейзеров, и фениксы слетались на мою голову, и дышал я, как рыба на июльском песке, и лежал я, размокший, как кусок рафинада. И смотрел я на телефон на тумбочке, и не мог до него дотянуться. Карат стоял рядом, заглядывал мне в глаза, но ничего не мог сделать. Когда ангелы уже стали настраивать арфы, я диким усилием воли добрался до телефона. Самым тяжелым было объяснить – где я живу. Я, честно говоря, и сам не знал, как это типа жилье называется. Поэтому попросил обратиться на КПП, а там, вроде, покажут. Не прошло и года, как они приехали. В комнату зашла докторша со всеми своими размножающимися на глазах чемоданами и осмотрела труп. Труп пытался разговаривать. И даже шутить. Потом он долго вытаскивал свою жопу из-под одеяла под спасительный шприц. Потом он так же долго ее туда обратно пихал. Потом докторша ушла, оставив кучу бумажек разного цвета. И я уснул. В голове не было ничего, только воспаленное пространство с гнойными искорками. Потом это пространство стало бездонно черным.
Утро я увидел через закрытые глаза. Пространство стало розовым и пульсирующим. У него появился цвет, свет и голод. Кое-как, через Ирину, я вызвонил Ваську. И он явился. Он принес с собой запах уже не таявшего снега, апельсиновый сок, сало, суповую кость, конфету, всякое другое говно и бутылку водки. И перец. Черный, молотый, жгучий, кусачий перец в пакетике.
– Ты это… ты эти таблетки выкинь, – сказал Вася, нарезая сало, – с них толку все равно нет. Вот водочка – это жизнь. Потом, ты завтра на прием когда пойдешь – они тебе посоветуют гланды эти – на хрен. Во-первых, что с них взять, они в советском мединституте учились. Политинформации там, акты протеста, в Сантьяго идет дождь, фестиваль молодежи, дискотека и тэдэ. Я же у них в общаге жил. Они еще больше нашего пьют. Какая там, на хрен, клятва Гиппократа! Во-вторых, у них такая установка – резать и еще раз резать. Посмотрит в твою пасть поганую и брезгливо направит тебя куда надо. Ну-ка, открой ебало!
Я открыл рот. Он бросил нож, взял мою голову в руки, повертел, ловя свет и произнес:
– Да, один гной. Все гланды в прыщах. Скажут – вот вас вылечим, а потом отрежем. Скажи ты мне, тупорылому, зачем человека вылечивать, а только потом, здоровому! – он поднял палец, – только потом резать гланды? Ладно, сейчас мы это дело поправим…
Он разлил водку по стаканам – себе поменьше, мне побольше, открыл пакетик с перцем, высыпал из него добрую половину в мой стакан, размешал ножом, взял его, посмотрел на свет, еще помешал.
– Ну сам бы пил. Такая вкуснятина. – он протянул мне эту отраву с овчарочьей улыбкой.
– Не умру? – спросил я, беря стакан.
– Ясен хрен, умрешь. Только не запивай. Смоешь все лекарство. Тут смысл в чем? Стафилококк, конечно, от перца не погибает. Но организм хуеет и начинает брыкаться, поскольку он тоже живой. Организм у любого существа, Алкаш, мудрый, но наивный. Обмануть его – два пальца обоссать. А вот победить – очень трудно… К тому же перец локально поднимает температуру и тащит на себя кровь. А кровь – это тоже жизнь, как и водочка. С ней придет все, что надо и уйдет все, что не надо.
Я выдохнул, покачал головой и выпил – как в котел с кипятком нырнул. Организм даже не охуел – опизденел. Он проснулся с такой силой и недоумением, что меня подбросило вверх. Глотка сгорела тут же и перестала ощущаться вообще. Огромный солнечный шар поселился внутри меня и рос, как на дрожжах. Я перестал дышать и даже не мыслил, что когда-нибудь начну дышать снова. Вася в моих глазах стал разбухать, потом потек куда-то вниз вместе со слезами. Я схватился за горло и показал свободной рукой на пакет с апельсиновым соком, на что Вася сложил самую заурядную фигу.
– Это что? – наконец сипло выговорил я лет через двести, – просто перец?
– Ну, конечно! – заржал Вася. – Это специальный перец! Для Алкашей. И кашлять, кстати, тоже нельзя.
Я и не думал начинать кашлять. Это было, видимо, то же самое, что вырвать себе кадык. Я наступил на горло всем песням и звукам, которые только знал. Но понемногу мир стал не так уж плох. В нем появилось тепло, нега и запах сала. Из него исчезло «вчера» и «завтра». И появилось «сегодня».
– Так вот, – продолжил Вася, наливая по второй, – тебе с перцем? Ладно, ладно, не вставай, без перца… Так вот, гланды, или по-нашему, по-научному, небные миндалины – часть лимфатической системы. Они, Алкаш, в какой-то мере отвечают за иммунитет. Уберешь миндалины – от инфекции не спасешься, но она осядет уже не на них, естественно, а пойдет глубже. Так что – не режь. Закаляйся там, обливайся, и будь целеньким. В организме ненужных частей нет. Это тебе любая женщина скажет.
Карат под столом самозабвенно расправлялся с суповой костью. Слышался скрип испуганных хрящей и хрумканье. За несколько минут он съел ее полностью. Я всегда удивлялся – каким образом он их перетирает. Не мясо, не суфле. Была кость – нет кости. Как-то шурин Митрича принес ему искусственную. У него убежала собака, и была у этой собаки игрушка – огромная долгоиграющая кость из какого-то сплава, пластмассы, или еще чего. Кость эта едва заметно пахла мясом и благополучно прожила у шурина полгода. В инструкции рекомендовалось почаще ее мыть щеткой, про срок службы не говорилось ничего, а мелким шрифтом сообщалось, что если отдельные мелкие кусочки игрушки попадают в организм собаки, то это не опасно, поскольку она из органики на 100 процентов. Подразумевалось, видимо, что эта кость – вечная. У Карата это буржуйское изделие прожило ровно 15 минут. Митричев шурин долго не верил и все искал эту кость, пьяный, вокруг сторожки. Думал, что Карат ее закопал.
Через часок Вася ушел, а я откинулся на подушку и стал выздоравливать. Телевизор бубнил про политику, а я смотрел в потолок и думал. Как-то вдруг резко захотелось двигаться, бегать, прыгать и надрываться. Ну что за блядский организм! В здоровом виде он не хочет делать ничего. Любое движение для него – нудная необходимость, тоскливая обязанность и одолжение хозяину. Но едва стоит лишить его этой возможности, как ему, видите ли, сразу это жизненно важно. Мудрый, говоришь? Но наивный, говоришь? Ладно, завтра ты у меня взвоешь… А почему не сегодня, спросил организм. А потому что твой хозяин слегка пьян. Так ты и завтра будешь пьян, сказал организм. Почему это, спросил я. Так ты каждый день пьян, сказал организм. И давно, спросил я. Да, почитай, лет пять уже, сказал организм. А трезвый я бываю, спросил я. А ни хуя, сказал организм. Дык, пора завязывать, сказал я. Организм с изумлением замолчал. Потом он тихо согрелся, благодарно свернулся калачиком и уснул. Мы спали как убитые. Я и мой организм…
Я – ночное облако.
Я – облако в ночи.
То, что ты видела раньше – это физическая оболочка, она может порваться, исчезнуть, постареть. Облако в ночи не стареет. Оно проходит сквозь деревья, траву, оно уходит в землю и возрождается из воды. Оно – вечно. За тысячи лет оно растворило в себе мысли, чувства, взгляды, слезы миллиардов людей. Его нельзя убить, нельзя дотронуться до него. Но его можно почувствовать.
Закрой глаза. В тебе тоже есть свое облако. Когда ты засыпаешь или думаешь о чем-то, облако выходит из тебя. Оно – реально. Твое тело живет там, где надо есть и пить. Твое облако не требует пищи. Но оно требует света, ночи, дождя, травы, другого облака, неба, потому что оно и есть – свет, ночь, дождь, трава, другое облако, небо. Ты не можешь исчезнуть, потому что это все нельзя убить. Не замечать можно, но убить – нельзя. И вот ты летишь ночью – почти незаметное в темноте. Ты теперь чувствуешь себя по-другому, потому что руки, ноги, позвоночник, глаза, губы – все это не нужно облаку. Тело теперь фантомно. Оно призрак облака, как, может быть, настоящее облако – призрак воды.