У нее была целая неделя ничегонеделания. Балбесничала среди своих ацтеков, листала альбомы. И говорили мы с ней обо всем. Как у О. Генри. О башмаках, о кораблях, о сургучных печатях, о капусте и о королях… И о категориях не совсем семантически определяемых. Когда витает в воздухе призрак собачей свадьбы… Сквозь дым моих – крепких и ее – дорогих сигарет смотрели мы друг другу в глаза… И досмотрелись.
– …а насколько это реально – оборотень?
– Скорее всего, Катя, ненамного. На 90 процентов – Голливуд. Чистая коммерция. Насколько реальны, например, вампиры?
– Еще как реальны. Очень тяжелое наследственное заболевание. И света они не выносят. И выглядят – куда там Дракуле. В коже накапливается химически активный атомарный кислород. Синглетный. Он и обычный, двухатомный-то активен. А тут – вообще труба. Кожа разрушается, темнеет, теряет эластичность. При живых глазах мертвая кожа производит жуткое впечатление. В некоторых индийских поселениях Южной Америки целые семьи были такими. Вот и название даже есть, но по-испански. Не переводится. Испанский не хочешь выучить?
– Потом… А он проще английского?
– По-моему, чуть проще. Только темп речи намного больше. И другой порядок слов. Вот например – те кьеро. «Я тебя люблю».
– Так тут два слова! А не три.
– И я о том. Устойчивое сочетание. Мой профессор балдеет от испанского. Он вообще ни слова не понимает. Я ему Лорку читаю на испанском. А он смотрит, как ребенок. Он говорит – это похоже на вдохновенный мат. Что-то от зверя. От заката. От мустанга. И несется на меня, как еж на кактус.
– А ты его это… Он тебе нравится?
– Как мужчина? Да-а. И он – гений. Совершенно обалденный склад ума. И с ним – интересно. Вот например, вчера мы с ним ацтекские шахматы изобретали.
– Как это?
– У ацтеков не было шахмат. Были другие игры. А теперь, Алкаш – есть. Игра, созданная силой воображения. Знаешь, как у них ходит конь? То есть лама, коней-то не было у них.
– Как?
– Вопросом. Знаком вопроса. Доска-то – восьмигранная. Поэтому буква Г не выходит. Но выходит знак вопроса. Лама – очень коварная фигура.
– А кто у вас выиграл вчера?
– Ничья. Три раза он. И два раза я.
– Какая же это ничья?
– А он мухлевал!!! – Катя засмеялась. – А я не заметила. Игра-то – древняя. Сразу не освоишь.
И она раскованно и непринужденно проговорила-пропела сказочно красивую фразу на любимом своем испанском.
– Ве’рде ке те кье’ро ве’рде.
Ве’рде вье’нто. Ве’рдес ра’мас.
Эль ба’рко со?бре ла ма’р.
И эль каба’льо эн ла монта’нья.
– Это что, Катя?
– Это – Лорка…
Люблю тебя в зелень одетой.
И ветер зелен. И листья.
Корабль на зеленом море.
И конь на горе лесистой…
– Обалдеть. Действительно – как еж на кактус.
– Э…
Но последние слова уже звучали внутри меня. Потому что я целовал ее губы, не зная – зачем. И падал на нас дождь из зеленых листьев.
Она ответила. Маленькие руки легли мне на плечи. Конечно, на этаже В не было никаких кроватей. Но был маленький дежурный диванчик. Я взял Зяблика на руки. И понес ее туда. Что-то мне говорило внутри, что я не должен останавливаться. Это что-то было моим старым другом, компаньоном, соперником. Я имею в виду мой организм. Он возбудился не меньше меня, но ехидничал, скотина. Эй, амиго, сказал он. Чего, спросил я, расстегивая пуговички. А если я сейчас свалю, сказал он. А в морду, спросил я. Моя морда – твоя морда, философски изрек организм. Что-то ты сегодня умный, сказал я. Не торопись, сказал организм, видишь – не готова еще. Откуда ты знаешь, спросил я. А я и не знаю, сказал организм, я чувствую. Ты давай – своим делом занимайся, сказал я. О кей, сказал организм, амиго моего амиго – мой амиго.
…Я целовал маленькие грудки с большими, растущими на глазах сосками. Я стаскивал кружево дорогого невесомого белья. Я срывал с себя вдруг ставшую тесной одежду. Я навис над Зябликом горячей пульсирующей глыбой. Диванчик все равно был бесполезен – на нем один-то лечь не мог, не то что двое. Тогда я встал вместе со своим членом, поднял Зяблика за попочку, она обняла меня всеми двадцатью руками и ногами, и вошел в нее. Статуя Анубиса. Бога смерти. Последняя версия. Она целовала меня, закрыв глаза. И трепетала, как птица. Оргазм я встретил, потеряв зрение, в полной темноте. Организм отрубался. Держи, скотина, сказал я. Что, спросил организм. Зяблика держи, говорю. А, пардон, пардон, сказал организм. И напряг все свои-мои-чужие-лишние-виртуальные мускулы. Катя висела на мне и успокаивалась. Да, кстати, спросил я свой организм, что так быстро. Ну, знаешь, возмутился организм, то ему быстро, то ему долго. Второй раз будет нормально, добавил он. Не боись, амиго, радостно закончил он. Я тоже.
Когда член выскользнул, не желая в следующие несколько минут иметь со мной ничего общего, Катя разжала объятия своих ног и опустилась на пол.
– Не смотри сейчас на меня, – попросила она.
– Хорошо, – сказал я, отпустил ее и отвернулся. Отошел на несколько шагов. Потянулся. Ноги немного дрожали. Но в остальном – нормально. Нормально, организм? Нормально, амиго, ответил организм, жрать только хочется. Так нету ничего, сказал я. А у Кати в сумке термос и бутерброды, вдруг сказал организм. А ты откуда знаешь, спросил я. А я и не знаю, сказал организм, я чувствую. Сзади слышались щелчки резинок и кнопочек. Потом я почувствовал на спине Катин нос.
– Ты меня не стесняешься? – спросила она.
– Нет, – сказал я, не поворачиваясь. – ну, во всяком случае, не сильно. В меру.
– Ты замерзнешь, – сказала она, – одевайся.
Я засмеялся. Для меня это действительно было смешно. Она же не знала. К концу зимы у меня была чудовищная холодовая устойчивость. Эта устойчивость даже меня самого пугала. Я не мог жить без своих сугробов.
– Ты не вздумай в меня влюбиться, – сказала она, – я тоже не буду. Тебе хорошо было?
Я кивнул. Организм заорал – да, да, да, чего молчишь, амиго. Отъебись, сказал я. Да ладно, обиделся организм, тогда жрать давай…
…Я сидел голый на диванчике, а Катя лежала головой на моем одном колене. Вторая нога свешивалась через подлокотник. Катя – маленькая. Как-то уместились. Я лопал бутерброд.
– Мой профессор, Алкаш, он хороший. Только староват. И… ну, в общем, мы не часто с ним. Иногда приходится потерпеть. Зато ласковый. Не ревнуешь?
– Нет.
Никогда не ревнуй. В этой жизни есть и другие. И они тоже – дети Бога. И они тоже хотят БЫТЬ. Будь щедрым.
– Весна скоро, – сказала Катя, – поэтому так и получилось. Ты – не Анубис. Ты – Нахуа Ксолотль. Я тебя нарисую. Только больше никаких сексов. Обещаешь?
– Клянусь, Зяблик.
Организм, оторвавшись от бутерброда, заорал – а второй раз? Пошел в жопу, сказал я… скотина. Обиделся… Ладно, не обижайся, сказал я. Потом объясню… Так НАДО.
– Одевайся, – сказала Катя, – а то я не выдержу опять. Валяются тут всякие голые анубисы, проходу от них нет… Давай, давай, одевайся.
Я встал и оделся. Не так-то это просто оказалось. Радиус разлета одежды был близок к радиусу разлета осколков гранаты РГД-5. Я что, на дальность ее кидал? Мистика…
Пока я одевался, Катя настраивала машинку. Потом вдруг раздалась уже позабытая мной за эту неделю пулеметная очередь. 500 знаков в минуту. Не хуй собачий.
– Что, заказ? – крикнул я, засупонивая ремень.
– Нет, – сказала Катя, – резко прервав артобстрел, – это тебе. На. На память.