Сердце Анубиса [СИ]

— И долго это… от тебя Светкой пахло?

— Долго. Дня три.

— А потом?

— А потом мы дня три из постели не вылезали. Ну, давай по маленькой!

Мы пили очень даже чинно. И благородно. До того благородно, что я опомнился только, когда пришла Ирка. Она встала в дверях и смотрела на нас (может, все-таки, на меня?!) огромными стреляющими глазами. Вася кинулся к ней, предваряя ее первую фразу:

— Ира, у нас все хорошо, у нас все есть, суп сварили, пили немного, погода хорошая, я тебя обожаю, Алкаш тоже, где ты была так долго?

Произнеся всю эту тираду, Вася снял с нее куртку и повесил на вешалку. Ира махнула рукой и улыбнулась.

— А, черт с вами. Все равно уже пьяные…

— Я извиняюсь, — начал я гундосить, — мы слегка подшофе. Но никак не пьяные. И я готов доказать это…

— Потом докажешь. Налейте-ка мне тоже. Замерзла что-то.

— Вася помчался к шкафу за приличной рюмкой. Через 20 минут Ирина была накормлена и напоена до нормального состояния. Потом она прильнула к Васе и больше от него не отлипала.

— Давай, Алкаш, что-нибудь споем, а? — предложил Вася и свободной рукой разлил остатки водки. — или лучше спой сам…

По хрустальной улице шел почти что трезвый я.
Голуби и барышни уплывали в дым.
На хрустальной улице меня не зарезали,
И не сбили в лужицу голубой воды.

Еще не исколотый, еще не изломанный,
Не седой, не старый я, даже при деньгах.
Вечер красил улицу самоварным золотом,
Тени вились змеями у меня в ногах.

По хрустальной улице, по закатной улице
Проплывали голуби, дамы, фраера.
На карнизе розовом кот устало жмурился
И машины черные сняли номера.

Шел я на закат, как зверь, улыбаясь сумеркам.
В тупиках тревожная затаилась ночь…
Был я в каждом шорохе, словно я в лесу зеркал,
И никто на улице мне не мог помочь.

На пустынной улице, гулкой и окраинной,
Почти незаметные замерли шаги.
И я их почувствовал, словно брата Каина,
И меня почуяли давние враги.

По хрустальной улице шел почти что мертвый я.
Небо стало матовым, низким и седым.
И меня зарезали на улице чертовой
И толкнули в лужицу розовой воды…

— Что за настроение, Алкаш? — спросил Вася.

— Да… хрен его знает. Серебро какое-то. Падает с неба. Гул. Я ныряю в это серебро и плаваю в нем, как карась. Я хожу по этой земле, а она уплывает у меня из под ног. Я иду по миру, а он как будто не хочет меня видеть. Я иду к людям — и всегда один. Я заглядываю в окна домов — а там нет меня. Я хочу знать — для чего живу — и не нахожу ответа. Серебро.

— Серебро. — согласился Васька. — Потому и пьем. Дай нам всем Бог здоровья. А ты, Ира, знаешь — зачем живешь?

— Не спрашивай меня. И не дергайся. — она обнимала его уже обеими руками. — Мешаешь…

Я встал, попрощался и ушел. Такие вот пироги. Серебро…

Я пошел в холл, где когда-то встретил Лису. Я закурил и смотрел вниз, на замолкающие улицы. Блестели золотым и розовым лужи. Набегала ночь. Спроси, меня, кто-нибудь — чего ты хочешь? Чем ты живешь? Куда ты идешь?

«Напиши мне письмо, Одинокий Ветер»…

Из тысяч людей только один понимает — откуда он пришел. Бывает, что просекая точку отсчета, человек тут же старается изгнать это из своего мозга. Не надо винить его — это рефлекс, логика биологического объекта. Все, что мешает существовать — должно исчезнуть или быть игнорировано. Из тысячи людей только один понимает, что все это не имеет никакого смысла. Мы пришли на эту планету, чтобы исполнить прихоть звездного существа — мы должны убить себя. Так уничтожает себя любая изолированная колония живых. Этого звездного не интересуют наши души, он сразу знал — знающих тайну убьют другие люди. Но этот звездный давно забыл о нас. В круговороте сущего он сам стал частью другой игры. Когда он стал пить нашу кровь — в тот же миг, в тот же час — он сам стал стаканом крови. И другой, сверхзвездный, стал питаться им. Мы пришли издалека — споры, семена другой жизни. Мы принесли с собой законы того самого, звездного создателя. Мы питаемся кровью других людей, не замечая иглы в собственной вене. Мы ненавидим других людей, не видя занесенного над шеей ножа. Конец истинной кровной вражды может быть только один — уничтожение врага. Но разве враг стоит на месте? Да разве есть смысл в этом круговороте! За чертой смерти мы становимся кусками тумана. Что может потерять этот туман, чего он может бояться, для чего ему нужно ненавидеть? ТАМ — мы все одинаково светлы. Для вампиров нет ада — в том месте, куда они попадают после жизни, у них просто отнимают возможность пить кровь. И чем больше вампир, тем страшнее голод его. Насыщение никогда не приходит к вампиру, как не приходит к нему покой. Ненавидеть просто. Для этого не надо стараться — ненависть витает в воздухе, мы ей дышим, мы пьем злобу из рек и озер, мы забиты ею по горло. Любить трудно. Для этого надо посчитать человека ближе, чем он есть от природы. Для этого надо перестать стать безразличным к нему, и не забывать, что безразличие — просто другая форма ненависти. Как просто отвергнуть слова: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, молитесь за злословящих и преследующих вас»! Долгих пятнадцать лет мне потребовалось, чтобы услышать их, и еще столько же, чтобы понять их. Ненависть не может ничего создать, она может только разрушать. Праведный гнев или неправедный гнев — это все равно злоба. По цепочке событий она вернется к тебе удесятеренной, она проглотит тебя, растворит твою душу, сделает из тебя раба. Трудно не пустить ненависть в свое сердце. Трудно любить всех. Трудно представить, что это — единственная правда на свете. Трудно поверить, что мы живем для этого. Пусть не станет закон звездного существа законом твоего сердца. Пусть не станет душа твоя стаканом крови…