Зенобия отпрянула, всматриваясь в хмурое лицо короля. Улыбка его исчезла, лоб изрезали морщины, и он будто бы разом постарел лет на десять.
– Что случилось, мой супруг? Почему ты спрашивал о Конне? Почему говорил о его доспехах и щите? Что с нашим мальчиком?
– Ничего… с ним ничего плохого… Если не считать, что с его наследством непорядок.
– С наследством? О каком наследстве ты говоришь?
– О камне, - пробормотал король сквозь зубы. - О талисмане, о Сердце бога, хранившем Аквилонию! Недавно ты предупреждала меня… предупреждала, но был слеп и глух! Мне надо было поставить у сокровищницы сотню воинов, навесить сто замков и призвать Хадрата с Пелиасом, чтоб они наложили сто заклятий! Но я не успел… Камень украли!
Казалось, новость эта не поразила королеву. Словно в раздумье, она прикрыла шелковистыми ресницами глаза, и тонкие ее пальцы, утешая и успокаивая, легли на грудь Конана. Они стояли совсем рядом - исполин в синей бархатной тунике и хрупкая невысокая женщина, едва достававшая ему до ключицы. И король, глядя в спокойное и прекрасное лицо своей супруги, творил безмолвную молитву - странное занятие, которое в прежние годы вызвало бы у него лишь презрительную усмешку. Но теперь, случалось, он молился и благодарил; молился за свою королеву и своего сына и благодарил Митру, пославшегоему это счастье. Теперь ему было с кем разделить тяжкий груз и у кого спросить совета.
– Камень украли, - тихо и печально повторила Зенобия. - Ну, что ж, все бывает, мой супруг! Я думаю, сотня воинов, и сто замков, и самые могучие чары не защитили бы его - ведь коварство людское безмерно! А против коварства есть только одно оружие - хитрость. Верней, хитроумие… искусство упредить врага и расставить ему ловушку.
– Поздно ставить ловушки, - сказал Конан. - Талисмана уже нет! Но о том известно лишь мне, тебе и Паллантиду. Мы будем искать, однако…
– …однако, - подхватила королева, - я - всего лишь женщина, а вы с Паллантидом - воины. Для всякого же дела нужен свой мастер, ибо умеющий выковать меч и набрать кольчугу не сможет пошить плащ или огранить самоцвет. Тарантия - город великий и большой, и есть в нем разные люди, и оружейники, и портные, и ювелиры… Отчего ж не быть искуснику, помогающему в поисках утерянного?
– Таков твой совет? - произнес король.
– Да! Найди умельца, мастера розыска, и поручи ему это дело. - Зенобия слабо улыбнулась и погладила темную гриву супруга. - Не знаю, милый, одарена ли я предчувствием, как ты говоришь, но сейчас мне кажется, что все будет хорошо. Поищи надежного человека, и пусть он поможет нам - за деньги или ради чести послужить королю Аквилонии.
– Я велел Паллантиду собрать всех таких умельцев, что шляются по тарантийским базарам и ворожат, помогая найти утерянное. Может, кто из них сгодится?
– Не думаю, - Зенобия покачала черноволосой головкой. - Люди с базара немногого стоят. Тут нужно другое…
– Маг?
– Возможно, маг, или человек, равный магу в своем искусстве. Такой, который умеет следить, слушать и размышлять.
Конан потер старый рубец на щеке, след гирканской стрелы.
– Не навестить ли Хадрата? - пробормотал он. - Слушать и размышлять Хадрат умеет… да и следить тоже…
– Навести, - сказала Зенобия. - Хадрат умен, и однажды помог тебе. Но я думаю, что дело это - не для мага и не для жреца. Человек опытный и хитроумный справится с ним лучше.
Кивнув, король направился к двери. Зенобия проводила его взглядом, потом подошла к окну, посмотрела на солнце, висевшее над черепичными крышами Тарантии, на ослепительно-яркое небо, обитель Митры, и сотворила священный знак. Пусть Светозарный хранит ее короля, ее сына и ее любовь к ним! Все остальное неважно… Все остальное они сумеют преодолеть - силой оружия, силой разума, силой чар… Или хитроумия!
Щит, - внезапно подумала она, - щит и в самом деле тяжел для мальчишеских рук… Но Конану будет в самый раз!
Казалось, с желтого сморщенного лица кхитайца никогда не сходит вежливая улыбка. Зато узкие темные глаза под набрякшими веками смотрели на Паллантида холодно, даже угрюмо, пронизывая его насквозь. Несмотря на малый рост и хрупкое телосложение кхитаец был бы опасным противником даже для воина в броне и с мечом - в этом Паллантид не сомневался. Минь Сао хоть и был в преклонных годах, являлся мастером кхиу-та, жестокой и подлой борьбы, где смертельным оружием мог оказаться и свернутый особым образом лист пергамента, и птичье перо, и нашейная цепь, и просто отточенный до небывалой остроты ноготь. А ногти у Минь Сао были острыми, очень острыми!
Конечно, Паллантид не боялся; в прошлом капитану Черных Драконов случалось встречать врагов и пострашнее. Но что-то в кхитайце настораживало его, наводило на размышления; он думал, что натурой своей, изворотливой, коварной и, вероятно, злобной, кхитайский посланец не уступает черным стигийским магам. Похоже, Минь Сао никогда и никому не говорил правды, и все его слова, хоть их и было немного, следовало пропускать мимо ушей и по возможности отвечать ему так же - вежливо и бессмысленно. Именно эту науку Паллантид и называл дипломатией и владел ею лучше своего короля. Король был слишком нетерпеливым и не всегда мог сдержать руку и спрятать горячий нрав под маской холодного равнодушия.
Что касается самого Паллантида, то он умел разговаривать и с государями, и с послами, и с высокими вельможами. Он знал, когда можно пригрозить, когда действовать силой, а когда лучше соблюсти вежливость. Кхитаец пока что не был уличен в преступных умыслах, а значит, грозить ему не стоило; вполне хватит просьбы, подкрепленной повелением короля. И Паллантид, поклонившись и нацепив ухмылку - безразличную, ничуть не хуже кхитайской, - произнес:
– Волею владыки моего я обязан осмотреть твои покои, почтеннейший. Не держи обиды; государь не думает, что сам ты хоть в чем-либо нарушил наш закон или благопристойность. Но во дворце обнаружился злоумышленник, покушавшийся на короля и припрятавший где-то смертельный яд.
– Кто же он, достойный страж нефритового дворца? - ледяным голосом промолвил Минь Сао.
Паллантид с притворным огорчением развел руками.
– Сир Лайональ, бывший койфитский посол!
– Во имя Яшмовых Небес! - Кхитаец повторил жест Паллантида. - Какое злодеяние! Но разве ты, верный страж, не сумел дознаться, где спрятан яд? Этот Лай-О-Наль не выглядит умным и смелым человеком. Скорей он похож на трусливую крысу!
– Дознание уже ведется, - сказал Паллантид, оглядываясь на Драконов, нетерпеливо топтавшихся за его спиной. - Но яд такого свойства, что мы не можем медлить, ожидая, когда злоумышленник признается.
– Такого свойства? Что ты имеешь в виду, о старший над стражами?
Паллантид склонился к сморщенному уху кхитайца и прошептал:
– Пыльца черного лотоса, почтеннейший. Представь себе, что ты, по неведению, коснешься ее… И что будет?
– О! - брови кхитайца взлетели вверх. - Черный лотос! Теперь я понимаю!
– А раз понимаешь, то позволь, ради собственной безопасности, заглянуть в твои покои. Жизнь гостей короля драгоценна, и потому мы должны и обязаны проверить твою комнату - так же, как проверяем все комнаты во дворце. Считай, что это формальность, простая формальность, и не откажи в любезности, достопочтенный, присутствовать при осмотре. Люди мои опытны и все сделают быстро.
– С превеликим удовольствием, - поклонившись, ответил кхитаец и отступил в сторону. Но от Паллантида не укрылся полыхнувший в темных узких глазах посла огонек насмешки - искра, что вспыхивала не раз, пока гвардейцы перетряхивали его добро, осматривали мебель и стены. Вероятно, Минь Сао не испытывал того удовольствия, о коем только что поведал! Впрочем, на чувства кхитайца Паллантиду было наплевать; главное, что тот согласился на обыск без крика и возражений.
Вещей у кхитайского посла оказалось немного - маленький сундучок с одеждой и еще один, побольше, в котором находились три десятка лакированных футляров со свитками, исписанными черными и красными иероглифами. Имелся среди них и странно пахнувший мешочек с какими-то засушенными травами, не похожими, разумеется, на черный лотос; их острый пряный аромат в сон не клонил, а, скорее, просветлял разум и память. Понюхав эти травы, Паллантид с прежней вежливой улыбкой пробормотал извинения и распорядился заканчивать осмотр.