Послы обитали в западном крыле огромного королевского дворца; флигель этот состоял как бы из ряда отдельных одинаковых построек, соединенных широким коридором с арками и дверьми. В городе, на постоялых дворах, чужеземным посланцам селиться запрещали, так как, с одной стороны, за каждым требовался догляд и присмотр, а с другой охранять и беречь их в дворцовых стенах было неизмеримо легче. Обычно двери под арками в коридоре оставались закрытыми, и каждый чужеземец входил и выходил из своих покоев со стороны сада, за которым располагались конюшни, зверинец и западные дворцовые врата. Но сейчас там стояла охрана, и у каждой распахнутой двери тоже высился солдат в блестящем панцире и высоком шлеме; сам же Паллантид, в сопровождении двух дюжин Черных Драконов, шествовал по коридору.
С офирцем Мантием Кроатом и сиром Алонзелем, аргосским послом, без криков не обошлось. Они не желали, чтоб кто-то ворошил их бумаги, написанные вполне понятным языком, а не кхитайскими иероглифами, так как в тех бумагах, возможно, обнаружилось бы кое-что любопытное и не предназначенное для аквилонских глаз. Паллантид успокоил строптивцев; секретные зингарские да аргосские пергаменты его сейчас не интересовали, ибо искал он талисман либо лотосовый порошок, легко узнаваемый по запаху. Но ни магического кристалла, ни стигийского снадобья у Алонзеля и Кроата не нашлось.
Зингарец Винчет Каборра раскрыл свои двери без лишних слов. Он лишь презрительно плечами да отступил в сторону, пропуская Паллантида в свое временное жилище. Каборра был высок, крепок и жилист; темные глаза его, горделивые и мрачные, полыхали бессильной яростью. Этот человек не тратил времени даром и признавал лишь одно право - право силы, право клинка, право рыцарского своеволия. Из всех послов он был наиболее понятен Паллантиду, но неприятен не менее остальных. Зингарец, одно слово! Высокомерный и коварный, из тех нобилей, что считают себя солью земли; такой и вправду мог подбить койфитского недоумка на любую глупость.
И потому его покои Паллантид обыскивал с особым тщанием.
Каборра, казалось, отлично догадывался о причине подобного недоверия. И сейчас, сидя в углу своей комнаты и взирая, как стражи копаются в его добре, он то кривил в усмешке тонкие губы, то наматывал на палец длинный черный локон, то пожимал плечами, словно бы говоря: " Ищите! Ищите, болваны! Мне все равно." Гнев, высокомерие и гордость не лишили его выдержки - привычной выдержки царедворца и солдата, побывавшего во многих сражениях. И только когда гвардейцы добрались до ларчиков с монетами и письмами, Винчет Каборра проявил первый и явный признак раздражения. Внезапно кулаки его сжались, зубы скрипнули - так, что Паллантид и люди его словно по команде подняли головы; затем зингарский рыцарь резко поднялся и, не обращая внимания на подозрительные взгляды Черых Драконов, вышел вон.
В покоях Хашами Хата начальника стражи ждал совсем иной прием. Толстозадый бородатый шемит с красным лицом, пыхтя и кланяясь, торопливо посторонился, пропуская солдат в свои комнаты. Выглядел он почтительным и подобострастным, однако в его маленьких глазках, глубоко упрятанных под черными нависшими бровями, нельзя было подметить истинного отношения к происходящему и к изложенной ему причине обыска. Паллантиду казалось, что в зрачках шемита скрывает мутная пелена, а что прячется за ней, он разобрать не мог.
Однако, когда осмотр закончен, Хашами Хат склонился к нему и хрипло прошептал:
– Не знаю, мой господин, какие повеления ты получил от великого короля и что ты ищешь на самом деле. Но я готов дать тебе совет.
– Совет? - Брови Паллантида изогнулись, как два туранских ятагана.
– Во имя грудей матери Ашторет, - прошелестел Хашами, - ты ведь не станешь подозревать меня в злом умысле? В том, что я собираюсь отравить блистательного владыку или похитить у него нечто бесценное? Не равняй меня с псами из Офира, Аргоса и Зингары и не считай глупцом вроде недоумка Лайоналя! Для них твой повелитель - враг, для нас - союзник и покровитель, защита от стигийского колдовства! И потому, что утеряно Аквилонией, утеряно и Шемом. Так?
– Возможно, - с вежливой улыбкой произнес Паллантид.
– Но утерянное можно найти, мой господин, если знать, как взяться за дело. Не с рвением простаков, как твои солдаты, а с умом и сноровкой… Слушай, - Хашами Хат придвинулся ближе к капитану Черных Драконов, обдавая его сочными запахами вина, баранины и лука, - слушай, доблестный: за городскими стенами, выше по течению Хорота, есть одна усадебка… Живет в ней некий Сирам, шемит, имеющий и многие другие имена… Очень умный и сноровистый человек! Почему бы не призвать его на помощь? Он работает за плату и - хвала Мардуку! - еще не было случая, чтоб он не сыскал утерянного.
– Я охраняю дворец и город, - сказал Паллантид, - и мне известны многие люди, очень многие. Почему ж я не слышал об этом умном и сноровистом шемите?
– Потому, что он такой умный и сноровистый, - ответствовал Хашами Хат. - Запомни, мой господин, и передай солнцеликому владыке: усадьба неподалеку от города, на речном берегу. Стены - белые, крыша - красная, над ней - голубятня, и у ворот - кусты жасмина. Только не пытайся притащить этого Сирама во дворец, он никуда не ездит.
– А почему?
Посол со вздохом сожаления осмотрел свой объемистый живот.
– Слишком он толстый, как многие из нас, шемитов. Я против него - ягненок против откормленного барана. Так что лучше, если милостивый король отправится к нему сам.
Паллантид доложил королю об усадьбе с кустами жасмина у ворот и обитавшем в ней шемите. Это, однако, не избавило капитана стражи от неприятного занятия - объехать все базары да кабаки, притоны и злачные места Тарантии. Шемит шемитом, но повелитель желал видеть и своих искусников, аквилонских; желал потолковать с ними и убедиться, кто из этих мерзавцев и жуликов может быть полезным.
Вот почему, едва солнце, светлый глаз Митры, перевалило за полдень, Паллантид, с полусотней помощников начал мотаться по городу, собирая во дворец всех тарантийских знахарей, предсказателей, чернокнижников, колдунов и магов, а заодно отлавливая главарей бандитских шаек. Приказ короля оказалось исполнить не так-то просто: самын умные из колдунов по базарам да постоялым дворам не шлялись, а сидели в своих домах, ни за что не желая оттуда вылезать - даже по любезному приглашению владыки. Пришлось выкуривать их: кого - угрозами, кого - лестью и всевозможными посулами. Что же касается бандитских главарей, то они никак не могли поверить, что их не собираются пытать и казнить, а посему ругались, клялись, лили слезы и отпирались от всех своих грехов сразу, утверждая, что невинны, как новорожденные ягнята. Паллантид, усталый и раздраженный, то хватался за меч и плеть, то криво улыбался, беспрестанно вытирал о плащ вспотевшие ладони и снова начинал бранить, улещивать и запугивать. Наконец все нужные люди были отловлены, пересчитаны и отправлены под охраной во дворец.
Покачиваясь в седле, командир Черных Драконов ехал следом за носилками, в которых важно восседал самый злобный и самый знаменитый из аквилонских чернокнижников - Кабелин. Родом он был то ли из Заморы, то ли из Коринфии, никто толком не знал; во всяком случае, в Тарантии он появился лет двадцать назад и пережил двух королей, Вилера и Нумедидеса, восстания и бунты, голод и мятежи, а также бедствия времен Немедийской войны, так что мог считаться настоящим тарантийцем. На чем основывалась его слава колдуна, никто не мог объяснить. Скорее всего, пришла из чужих краев за ним следом, ибо жители Тарантии настолько боялись его надменного и неприступного вида, что редко обращались к нему за помощью. "Лучше, - говорили они меж собой, - оказаться в клетке с тигром, чем один раз пройти мимо окна Кабелина." И в самом деле, вечно торчавший в окне маг, кашляя и плюясь, обругивал прохожих на разных языках и грозил жуткими карами им и их потомству - и все лишь потому, что они не поклонились низко или обошли его дом не с той стороны. Можно было подумать, что великий и могущественный колдун рехнулся на старости лет, но ведь всякому известно, что маги с ума не сходят. Они бывают капризными и мерзкими, но уж никак не чокнутыми! И поэтому Кабелин сохранял свою славу и по сю пору, занимаясь по ночам неизвестно чем, а тарантийский люд постепенно проложил себе другую дорогу, далеко огибающую дом неуживчивого мага.