Куда больше наковальни и молота мальчишку привлекала пара чудом завалявшихся в доме кузнеца книг. По ним он с помощью матери, владевшей кое-как грамотой, выучился читать. Из них он узнал о мире за частоколом своей деревни. Полюбил его. Так сильно, что однажды решил повидать этот мир сам. От края до края. И найти в нем своего брата, которого он любил не меньше.
— Мальчишка этот был ты, Дан? — не выдержал Миха.
— И да, и нет, — покачал головой гигант. — Мальчишку тогда еще не звали Дан, у него было другое имя. Ему еще много предстояло увидеть и пережить, чтобы стать мной. И обрести утраченного брата.
Дорожный Рыцарь улыбнулся. На этот раз широко, по-настоящему.
— Вот Молотом его тогда уже называли. Он украл инструмент из отцовской кузницы и проломил им частокол, перед тем как убежать. Было Молоту тогда четырнадцать лет.
— Мне тоже четырнадцать, — гордо сказал Миха. Дан-Молот внимательно смотрел на него.
— Думаю, и за твоей спиной сыщется сломанный частокол, мой молодой друг, — сказал он.
Как черту подвел.
Миха всенепременно собирался узнать, что же случилось дальше. Как складывались поиски Дериха и откуда взялся железный «Молотобоец». Вопросы так и теснились у него в голове.
Им помешали. Оглушительно хлопнув дверью, в кедровом зале объявился верный спутник Дериха и Дана. Сквайр Тинкин. В неизменном балахоне, камзоле, шляпе с двумя перьями. И с длинной палкой.
«Держись от нее подальше, малыш, — предостерег он однажды Миху по поводу палки. — Оса не любит чужих».
Обиднее всего было, что Тинкин, на вид никак не старше двадцати лет, назвал Миху «малышом». А посох, возлюбленную свою Осу (что еще за имечко для палки?), он все равно никогда не выпускал из рук. Даже во сне.
В общем, Миха недолюбливал зеленого сквайра.
— Салют тебе, Дан! — Тинкин с маху плюхнулся на лавку. — Привет, малыш. Пиво?
Он сунул нос в кружку Молота.
— Сходи на кухню, тебе нальют, — горец накрыл кружку ладонью. — А лучше просохни хотя бы денек.
— Я за сегодня не выпил ни капли, — возмутился Тинкин. — Не считая кружки скверной бормотухи, разливаемой возле Котла. Местные жители уверяют, что это сидр. Не понимаю, откуда сидр в краю, где нет и не может быть яблок. Из шишек они его, что ли, гонят?
— Ты был у Котла. Какие новости?
— Новости, — Тинкин замялся. Михе показалось, что за его напускной беззаботностью что-то кроется. — Новости есть хорошие, есть так себе и есть очень скверные. С каких начнем?
— Давай с хороших.
— Нашу грамоту приняли. Мы — участники Турнира.
— Это правда хорошие новости, — Дан стукнул кулаком по ладони. — Отличные новости. За это я даже разрешу тебе выпить.
— Погоди. Еще не все. Вот тебе на сладкое — Виг Бартей не приехал за Чашей.
— Дану?
— Вести из первых рук. Служанка Управителя Горобея, ты должен ее знать. Черненькая с…
— Без лишних подробностей.
— Слушаюсь. Так вот, на Юге намечается крупная заварушка. Обещаны немалые деньги. Виг подался под знамя мантикора. Говорят, ходит теперь в капитанах.
— Ясно, — Дан побарабанил пальцами по столу. — Одной головной болью нам меньше. Что там дальше? Трави.
— Дальше хуже, — Тинкин поморщился. — Тебе особенно, думаю, будет неприятно, дружище. Толстого Карева тоже не будет. Не спеши радоваться. Совсем не будет. Спекся наш Толстяк.
— Где? Как? — Все хорошее настроение Дана сняло враз.
— Моя чернавка не знает подробностей. Шел с купеческим обозом из Самана в Хамон, в болотах их ждала засада. То ли засадили в него «перстом», то ли утонул. Шутка ли, в болота на «Крушителе».
— Эх, — только и сказал Дан. — Карев, Карев…
Взял со стола кружку и выплеснул остатки пива на пол. Знакомый обычай. Так делают Следопыты, когда кто-то свой не возвращается из обхода.
Помолчали.
— Ладно, давай, что там дальше, — нарушил тишину Дан. — Хуже не будет.
— Ошибаешься, — Тинкин смотрел вниз, под стол. Вертел посох между ладоней. — На доске участников я видел грамоту с Черной Рукой.
Молчание на сей раз держалось дольше. Оттенок у него был другой, не печальный, грозный.
— Ты не ошибся?
— Я бы рад. Но нет. Да и на улицах уже шепчутся о Железноликих.
— Что такое Черная Рука? Кто такие Железноликие?
Дан и Тинкин обернулись к Михе.
— Слушай, малый, — сказал сквайр. — Может, тебе пойти прогуляться? Поесть сахарной ваты?
— Пусть сидит. Тебе-то что?
— Ну уж нет, — Миха изо всех сил старался не показать обиду. — Вы тут разговаривайте. Я пойду. Поем ваты, ага.
Он вышел из-за стола и быстро затопал к выходу. Сжал со всей силы зубы. «Жаба, лягушка болотная, склизкая. Пропойца», — бормотал он про себя в адрес Тинкина.
«Вот, обидел мальчугана. Зачем?»
Дан говорил за его спиной совсем тихо, но сын Атмоса все равно услышал. Стало еще паскудней.
Он взялся за ручку двери, собираясь выйти вон и не возвращаться. Совсем. По крайней мере, до ужина.
Дверь распахнулась от сильного пинка снаружи. Миха пребольно схлопотал по лбу и опрокинулся навзничь.
В лицо ему повеяло колючим ветром. От ветра и боли на глаза навернулись слезы, и он едва различил громадную фигуру, заполнившую дверной проем.
— С дороги, ублюдок! — рявкнул посаженный до хрипоты голос.
И если бы Миха не отполз проворно в сторону, ему бы досталось по ребрам носком сапога. Увенчанным, страшное дело, насадкой-бивнем из свинца.
Первым в гостиницу вошел обладатель хриплого голоса и сапог со штифтами. Кроме них на нем были штаны черной кожи с множеством ремешков и шнуровкой по бокам. И застегнутая на железные крючки дубленая куртка с меховым воротником.
Куртка бросилась Михе в глаза сразу — она была сработана очень грубо из неровных лоскутов, вся в толстых уродливых швах. Вдоль этих швов по бокам, снизу по подолу и на рукавах были подшиты… десятки мохнатых собачьих хвостов!
Если бы не опасность получить пинок, Миха так бы и застыл, глазея на удивительную одежку. Но из-под козырька ушастой меховой шапки в его сторону злобно сверкнула пара узких черных глаз. Миха поспешил оказаться подальше от двери, пока человек с фигурой медведя и лицом кабана не размазал его по полу.
Собиратель собачьих хвостов вошел в кедровый зал. Ступал он как-то необычно, как будто ноги его не гнулись в коленях. Перестав обращать внимание на Миху, он неотрывно уставился на Дана и Тинкина. Нехорошо оскалился безгубым ртом.
Следом за ним вплыла, окруженная облаком алого кружева, высокая, до ужаса худая девица. Ее волосы были убраны под косынку. Тоже красную.
На лбу у нее был обруч из черной кости, к которому крепилась длинная фата. Все вместе — косынка, кружевное платье, обруч с фатой — выглядело точь-в-точь как одеяние невесты.
С одной только разницей. Невесты одеваются в белое. А ее одежды словно были окрашены кровью.
И в руках она несла не ветку жимолости, а шипастый прут терновника.
Третьим вошел изможденного вида человек в выцветшей робе. Ростом он был, пожалуй, даже повыше девицы и здоровяка. Но узкоплеч, сутул, повадкой похож на голенастого паука-косаря.
Острый нос загибался вперед, соперничая с торчащим подбородком. Жидкие пегие волосы длиной до плеч обрамляли круглую лысину. У серого лица, как и у мятой робы, не было возраста. Глаза смирно смотрели в пол.
Вокруг его шеи обвивалась толстая железная цепь. К ней крепился стальной оклад солидного тома в переплете из черной кожи с тремя ремнями-застежками.
Немалых размеров книжища, носимая на груди, дополнительно сгибала человека, тянула его книзу. Тонкие пальцы с длинными ногтями непрерывно оглаживали железные полоски оклада.
Они были крепко прикованы друг к другу — человек и книга. Было понятно сразу: то был непростой союз, скрепленный непроизносимыми клятвами и общей мрачной тайной.