Однако кроме силы находится другое средство. Мягкие ладони охаживают Михину спину, натирая ее то ли маслом, то ли нагретым жиром. Пробираются у него под мышками к груди, размазывают там, по животу, опускаются ниже.
Сначала Миха и не чувствует ничего. Так сильно его прихватило холодом. Но живое тепло от ладоней постепенно начинает действовать. Оно перетекает в низ живота, сходится в горячий комок.
Миха вздрагивает, пытается перевернуться. Тело отчего-то его не слушается. А ладони продолжают трудиться над ним, трут и сжимают его бедра.
Хозяйка ладоней прижимается к нему сзади маленьким крепким телом. Между лопатками Миха чувствует ее твердые острые груди. Волосы на шее шевелятся от ее дыхания.
Вот теперь тело будто готово Михе послужить. Он начинает поворачиваться в масляном кольце рук, стремясь увидеть ее лицо. Но выходит у него опять-таки не очень. А тут еще во всем теле начинается неприятное колотье. Как в отсиженной ноге, если вернуть к ней приток крови.
Она все сильнее трется о Михину спину своим телом. Он чувствует мягкий живот, горячие подмышки, видит ее колени, когда она обхватывают его сзади ногами. Миха понимает, что она гораздо меньше его ростом.
Ему наконец-то удается хоть немного совладать с собой и перевернуться кое-как на спину. Она тут же оказывается сверху на нем, плотно прилегая всем своим небольшим телом. Миха все еще не видит ее лица, спрятанного у него между ключиц. Только ее черные волосы, распущенные по плечам. Они подстрижены коротко, на уровне верхнего позвонка.
Так стригутся незамужние девушки тангу. Сын Атмоса с удивлением признает в хозяйке своего сна дикарку. Ну да, поэтому и небольшой рост и необычный темный с синим отливом цвет кожи.
Как следует удивиться он не успевает. Рука девушки пробирается между их телами. Ловко сжимает Миху пониже пояса, там, где раньше ласково пробудила его ладошками. И раскрыв бедра пошире, впускает сына Атмоса в себя.
«Это был не сон», — первое, что он думает, открывая глаза.
Не было в его снах ничего похожего на чувство, которое он испытал в конце. Когда бедра тангу сжались изо всех сил, выжимая его полностью, до капли.
В то мгновение ему показалось, что сердце сейчас вырвется из груди. Тепло вытянувшейся на нем девушки затопило его целиком, прогоняя последние остатки сковывавшего Миху холода. Он даже смог поднять руки и обнять ее, прежде чем провалился в темноту без сновидений.
Последнее, что запомнилось, — как их сердца бились рядом — удар в удар.
«Где она? — думает Миха. Дикарки больше нет с ним, он лежит один под целым ворохом шкур. — Где я?»
До Михи доносится резкий запах чинги — травы, которую местные курят, предварительно высушив и измельчив. Еще, говорят, чингу варят, но в таком виде она делает человека сонным, глупым и недобрым. Миха слышал от друзей, что варить и пить чингу придумали каторжане. Так они коротают долгие ночи и дни в Кагалыме.
Вслед за запахом до Михи доносится знакомый сухой кашель. Вроде очень тихого лая. Повернув голову на кашель, он уже знает, кого увидит.
Плоское лицо с торчащими кустистыми бровями, крючковатым носом и большими кругами вокруг глаз. Еще расшитая шапка с загнутыми вверх углами, точно совиные «ушки». Человек-сова.
Ойон-атын, как уважительно зовут его местные. Дед Ойон, Старая Сова, так дразнят его мальчишки из Хлада. Он не обижается.
Старый тангу никогда не обижается и не злится, сколько помнит его Миха Атмос.
Даже когда пьяный стрелец из лагерной охраны сбил с него «совиную» шапку и наступил на нее грязным сапогом, он не обиделся. Покачал только лысой головой, кряхтя, наклонился и поднял шапку с земли.
Миха, которому было тогда одиннадцать, подошел и стал рядом.
— Ты, наверное, очень добрый, Дед Сова, — сказал он.
— Почему? — удивился тангу. — Почему я добрый, сын Атмоса?
— Ну, ты ничего плохого не сказал про человека, который наступил на твою шапку.
Дед Ойон засмеялся. Смех у него был тоже как лай, его сложно было отличить от кашля.
— Зачем плохое говорить? — спросил он, отсмеявшись. — Тот человек сам себе сделал плохое. Сегодня он наступил, завтра на него наступят.
Он посмотрел на Миху птичьим глазом, и мальчику стало не по себе.
— Старый Ойон не добрый, сын Атмоса, — сказал тангу. — Но старый Ойон и не злой. Старый Ойон — как старая ель. Не будешь трогать ее без нужды, не уколешься.
Слова тангу врезались Михе в память. Наверное, из-за окончания истории с тем самым стрельцом.