Джедефер отбросил ненужный более клинок и протянул руку. Пальцы его хищно скрючились, посылая волну Силы. Со скрежетом разошлись защищающие крылья Богини на нагруднике военачальника, посыпались чешуйки ламеллярного панциря, треснула кожаная основа и последняя хрупкая преграда – тонкая ткань туники. Алазаарос кожей чувствовал жар, исходивший от Императора, не в силах ни отвести взгляд, ни даже сделать глубокий вдох.
– Мне не под силу изменить твоё сердце… но я мог бы попробовать, – мягко проговорил Император и выбросил вперёд вторую руку.
Алазаарос хрипло закричал, чувствуя, как его тело поддаётся враждебной противоестественной магии. Боль затопила сознание, когда вслед за панцирем разошлась его грудная клетка. Смерть была близко, накрывая спасительным пологом. Сквозь багровую пелену он едва видел, как Джедефер склоняется над ним, погружая руки в пульсирующую плоть. Каким-то чудом его сердце всё ещё билось. И когда ладонь Императора охватила трепещущий орган, военачальник не мог уже даже кричать.
– Подчинись мне, и я прощу тебя. Повтори слова своей клятвы, не смея нарушить её более.
– Отмени… свой… приказ… – прохрипел Алазаарос.
Он проиграл. Единственный, кто мог бросить вызов Владыке по праву наследования, проиграл. Боги забыли о нём.
– Повтори свою клятву, возлюбленный брат, и я пощажу тебя.
Тонкие пальцы Императора сжали его сердце. Разум мерк, подчиняясь предсмертной агонии плоти. Истина была на стороне Джедефера. Их эпоха закатилась, подобно Солнечной Ладье…
Нет, не бывать этому!
Алазаарос беззвучно взмолился, взывая к любому, кто мог бы услышать его. Отринув гордость, он умолял о жизни, о последнем шансе хоть что-то изменить. Если бы только он выжил, если бы сумел повести свой народ, защитить рэмеи от их обезумевшего Владыки… он отдал бы всё…
Всё…
Последние искры догорали в его могучем, всё ещё сопротивлявшемся теле. Плоть молила о смерти, о прекращении пытки, но сама суть его не могла сдаться.
Время замедлило свой бег, и Алазаарос уловил зов – не слухом, но своей сутью.
«В моей власти спасти тебя в эту ночь, наследник. Твой народ ждёт тебя. Ты поведёшь его к победе».
Далеко за спиной остались Сияющий, окрестные поселения, узкая полоса плодородной земли. Впереди, насколько хватало глаз, простирались красноватые пески Каэмит, изрезанные венами вади[6] с крутыми каменистыми берегами, тянущимися на много миль. Когда-то великая Апет и её притоки питали все эти земли, более не пригодные для оседлой жизни. Теперь вместо пальмовых рощ и изумрудных садов лишь кривые деревца виднелись среди скал, вместо тростниковых заводей – стены колючего кустарника. Кое-где растительность была гуще, но внешняя приветливость оазисов иногда оказывалась обманчива. В некоторых из них поджидала смерть, не менее мучительная, чем в когтях хищников. Растения, искажённые Катастрофой, жалили, точно змеи, и яд сжигал тело изнутри за считаные часы. Аштирре приходилось видеть такие недуги – кочевники часто обращались к отцу за помощью.
То тут, то там возвышались причудливыми силуэтами скалы, где когда-то тело земли раскалывалось и сходилось воедино в новом облике. Девушка знала: бывало, что камни двигались до сих пор, и, когда такое случалось, лучше не оказываться поблизости. Они были точно спящие чудовища, покой которых эфемерен.
На горизонте Аштирра различала Планарные Святилища, безмолвных стражей ушедшей эпохи. Сколько легенд ходило о них… будто они – гробницы Императоров, полные сокровищ. А может, храмы неведомых божеств с их бесценными секретами. Но даже чёрные копатели и прочие охотники за удачей больше не искали там наживы. Слишком многие сгинули во владениях обезумевшего Бога пустыни. Сатех ревностно хранил свою землю в эпоху Эмхет и даже теперь, когда прочие Боги потеряли былую Силу, не оставил свой дозор.
Верблюд степенно вышагивал вдоль высокого берега Апет, скалящегося острыми камнями. Свет плавился алой медью. Солнечная Ладья Амна уходила за горизонт. Древние говорили, будто Амн проходит сквозь царство теней в своей еженощной битве с безликими и безымянными, чтобы снова взойти на следующий день в своём сияющем великолепии.
Спиной Аштирра чувствовала, как мерно вздымается грудь отца. Ей нравилось само ощущение надёжности его присутствия, силы. С детства Раштау был чем-то незыблемым, как стены их храма, защищённые от искажений. Путешествовать с ним было нестрашно – он различал каждый знак Каэмит, чувствовал её дыхание, видел сокрытое и знал тысячу историй обо всех таившихся здесь опасностях.
6
Вади (