– Уф, боже мой… Петька… Ефимка… Ванька… Да не висните вы на мне, чертенята, замучили насмерть! Илюшка, забери братьев! Где мама?
– Я здесь, Варенька, здравствуй! – Настя выбежала из-за отгораживающей угол пестрой занавески, на ходу прихватывая платком распущенные волосы. – Как же ты пришла по такой пурге? Господи, целый год тебя не было! Как ты? Где была? Куда пропала так надолго? Илья уже с ума сходить начал!
Женщины обнялись, поцеловались. Настя зажгла свечной огарок, подбросила несколько поленьев в едва горящую печь, зашарила по полкам в поисках еды.
– Настя, я есть ничего не хочу. Самовар горячий? Давай чаю. – Варька села к столу, на котором медным боком поблескивал самовар, и в пятне света отчетливо обрисовался ее неправильный профиль с сильно выступающими вперед зубами. – Рассказывай, как вы тут. Я соскучилась – смерть! Бросила табор – наши-то еще по предзимкам под Черниговом в деревне остановились – и одна приехала – повидаться. Где Илья?
– Где ему быть… В кабаке, господ ублажают.
– Как его дела?
– Слава богу. Вон – полна конюшня рысаков, меняет, продает. Трактир – так, для баловства. Ну, хоть Дашка с Гришкой при деле, и то хорошо. Да бог с ними, ты-то как? Не через Москву к нам добиралась?
– Через Москву.
– Да ну?! – Настя просияла. – Наших видела? Как они все? Как отец, тетя Маша? Митро как? Еще сына родил?
– Какое… Уж устал с Илоной ругаться за это. Первым – да, сына выдала, а потом – косяк девок одну за другой… Все здоровы, не беспокойся. Даже бабка Таня не помрет никак, хотя каждый день грозится. Вот Макарьевна на Покров отдала богу душу. Помнишь Макарьевну-то, у которой мы с Ильей полдома снимали? Ну, что ж, старая уже была, доскрипывала помаленьку… Наши за ней, как за родной, ходили до последнего дня. У хора дела в гору идут, Яков Васильич – молодцом, как держал всех в кулаке, так и сейчас держит. Тетя Маша внуков скоро солить будет. У одной Стешки – одиннадцать человек, а еще Аленка, Симка, Катерина стараются… Про тебя там все помнят, спрашивают.
Настя молчала. За окном пронзительно верещала вьюга, ветер бросал в стекло пригоршни снега. С полатей уже доносилось ровное сопение спящих мальчишек. За печью стрекотал сверчок. Настя сняла заслонку с печи, и на пол легли розовые пятна света. Они падали на лицо Насти, делая заметными неровные шрамы на левой щеке. Глядя на них, Варька украдкой вздохнула.
– Не обидишься… если спрошу, сестрица? – запнувшись, начала она. – Илья… У него… У тебя с ним сейчас все ладно? Ничего не натворил, пока меня не было?
– Конечно, ладно. – Настя вздрогнула, отвлекаясь от своих мыслей. – Почему спрашиваешь?
– Ну, всякое же было…
– Было… Было и прошло. Нет, не беспокойся, все хорошо. Если бы было что-то, мне бы рассказали давно. Знаешь ведь цыганок. Так бы языки и повырывала!
– Слушай, что ты с ним в ресторан не ходишь? – помолчав, спросила Варька. – Хоть бы вечерами при тебе был. И деньги лишние никому не мешают.
– Нет… Куда мне! В хорах красота нужна. – Настя слегка дотронулась до шрамов на щеке.
– Но их же и не видно почти! Да ты посмотри, какая ты тоненькая! Другие бабы, шестерых родивши, кадушки кадушками ходят, а ты… У тебя же ни одной морщинки нет! А царапинки эти – такой пустяк, что и говорить нечего!
– Ой, Варька, да что ж ты меня уговариваешь? – Настя тихо рассмеялась. – Что я – девчонка без женихов? У меня, слава богу, муж, дети, дом – все хорошо. А в хоре я свое отпела. Подожди, свежей заварки принесу.
Она поспешно встала, ушла в глубь комнаты. Варька, закусив губы, смотрела ей вслед.
Настя вернулась с мешочком чая. Быстро взглянула на Варьку. Словно прочитав ее мысли, подалась к пятну света, обеими руками раздвинула тяжелые пряди распущенных волос. В смоляно-черной массе отчетливо серебрилась седина.
– Вот, взгляни – вся белая, как ведьма! А Илье что… Знаешь, он ведь до сих пор черный, как головешка, без единого волоса седого. И бешеный такой же, как раньше, проклятый…
Варька молча пила чай. За окном голосила вьюга. Неожиданно в ее пронзительный визг вплелась дробь кулаков по обледенелой двери:
– Эй! Настька! Открой! Это мы!
– Ну, наконец-то. – Настя встала из-за стола, накидывая на плечи шаль.
Дверь открылась, впустив клуб морозного воздуха, и в горницу, на ходу сбрасывая кожух, быстро вошел Илья.
– Вот, Настька! Вот, это все ты ее учишь! – не здороваясь, сердито заговорил он. – Доиграемся мы до Сибири с этой девкой, на каторгу я с нее пойду! Родились и крестились, а такого не видали: взяла моду господ кусать!